Кто изучает обезьян профессия

Опубликовано: 02.10.2024

Сегодня ученые во всем мире все больше внимания уделяют принципам 3 «Rs» при работе с лабораторными животными. Постоянно ведется поиск альтернативных методов изучения фармакологической активности препаратов, направленный на уменьшение количества позвоночных животных для научных исследований. Несмотря на то, что данные, полученные при использовании альтернативных методов (in vitro, in silico и т.д.), достаточно хорошо транслируются в клиническую практику, полное исключение животных из исследования невозможно. Приматы являются незаменимой тест-системой для проведения ряда исследований и изучения препаратов отдельных групп. Использование данного вида животных в эксперименте должно быть научно обосновано, протоколы таких исследований должны пристально рассматриваться биоэтическими комиссиями. Приводятся основные области экспериментальной науки, где используются приматы.

Введение

Медико-биологические исследования на обезьянах – популярное направление современной экспериментальной науки, зародившееся на стыке экспериментальной медицины и приматологии. Директива 2010/63/EU Европейского Парламента и Совета Европейского Союза от 22 сентября 2010 г. по охране животных, используемых в научных целях (далее – Директива), достаточно жестко регулирует использование данного вида в научных исследованиях и предъявляет требования к удовлетворению поведенческих и социальных потребностей приматов. Отдельно представлены требования к условиям содержания данного вида в лабораторных условиях. В клетках содержания обезьянам необходимо создавать социально-стимулирующую обогащённую среду, которая позволит лабораторным животным реализовать поведенческие нужды. Установлено, что психологическое благополучие данного вида животных может положительно влиять на результаты исследований. Исключение составляют случаи, связанные с обоснованным дизайном исследования или состоянием здоровья животного [1]. Рекомендовано разрабатывать и внедрять протоколы поощрения, которые будут способствовать к добровольному взаимодействию данного вида животных с персоналом питомника и вивария [2]

Также Директивой закреплено требование о невозможности привлечения диких приматов к исследованиям. Области использования обезьян в медико-биологических исследованиях очень широки – это психология, психиатрия, космическая физиология, физиология и патология старения, психофармакология, эндокринология, эмбриология, тератология, генетика, экспериментальная онкология, иммунология и иммунопатология и др.

По причине анатомо-физиологического сходства приматы считаются лабораторными двойниками человека. Данные, полученные в исследованиях на приматах, с минимальной коррекцией можно экстраполировать на людей. Данный вид животных достаточно полно изучен. В литературе имеются сведения о функционировании кроветворной [3], эндокринной [4], иммунной систем и системы интерферонов у обезьян [5, 6].

В настоящее время широкое распространение получила апробация лекарственных средств (биоаналогов, генериков), вакцинных препаратов (грипп, коклюш, краснуха) на приматах. Известно, что клетки почки зеленой мартышки служили средой для выращивания вируса полиомиелита, а сами обезьяны применялись для проверки безопасности готовой вакцины против полиомиелита.

Обезьяны незаменимы для моделирования различных патологий – инфаркта миокарда, артрита, инфекционных заболеваний [7]. Исторически обезьяны используются в фундаментальных исследованиях по изучению функции головного мозга. Именно непрерывность параллельных исследований на данном виде животных и нейробиологические исследования у людей, сравнительный анализ полученных данных являются залогом высоких достижений в данной области науки. Многочисленные исследования, выполненные на обезьянах, помогли понять дисфункцию головного мозга, способствовали определению стратегий, способов и схем лечения патологий и травм у пациентов. Обезьяны могут быть ключевой тест-системой в исследованиях, направленных на изучение препаратов для терапии болезни Паркинсона, болезни Альцгеймера или рассеянного склероза. Использование данного вида животных позволяет оценивать клинически значимые последствия, характерные для пациентов, которые включают в себя нарушение походки, равновесия и осанки, замедление движений, снижение температуры тела, ригидность. Следует отметить, что в таких исследованиях должны использоваться соответствующие мероприятия по обеспечению благополучия животных. Должны быть изменены условия содержания обезьян с целью ограждения животных от травм. Должна быть увеличена кратность взвешивания и, при необходимости, облегчен доступ к еде и воде [8].

Строение глаза обезьяны и человека имеет множество сходств, например, наличие желтого пятна, поэтому приматы ранее были незаменимы в ряде офтальмологических исследований. Сегодня использование данного вида животного должно быть обосновано не только с технической стороны, удобство проведения манипуляций, но и с научной точки зрения, должно быть приведено детальное обоснование невозможности использования других видов, например, грызунов [11].

Следует отметить, что такие болезни, как брюшной тиф, паратиф В, шигеллез, гепатит А, корь, ветряная оспа, краснуха, микоплазменные инфекции, болезнь Альцгеймера и многие другие воспроизводятся только на обезьянах [12].И уделять достаточное количество времени для приучения животных данного вида к сотрудникам питомника и вивария.

Заключение

Таким образом, на сегодняшний день, несмотря на развитие альтернативных моделей, методов in vitro и in silico, приматы остаются незаменимыми тест-системами в экспериментальной биологии и медицине. Следует отметить, что протоколы планируемых на данном виде животных экспериментов должны тщательно рассматриваться биоэтической комиссией, особенно в части обоснования выбора животного. Немаловажным является и оценка условий содержания приматов в период адаптации и исследования, а также навыков персонала лабораторий, допущенного до работы.

Публикация в 1955 году первого тома фундаментального «Handbuch der Primatenkunde» под редакцией Хельмута Хофера, Адольфа Шульца и Дитриха Штарка подытожила первый, классический этап науки приматологии. На следующем этапе развития этой науки представления ученых о высших антропоидах кардинально изменились: приматы оказались несопоставимо ближе к нам, чем это считалось ранее. Но главный итог того, что называют «приматологической революцией», состоит не в открытии выдающихся когнитивных способностей обезьян. Он скорее религиозный, чем научный: выходит, что человек точно такой же высший антропоид, или, говоря проще, по своей сути мы животные.

Породнились с шимпанзе

Невозможно не заметить близкого родства с обезьянами даже по их внешнему виду. В XVII веке ученые анатомы убедились, что и внутри обезьяна тоже поразительно похожа на человека. Поэтому неудивительно, что в первом издании своей «Системы природы» (1735) Карл Линней отнес к одному отряду антропоморфных — человека, обезьян и ленивцев (последних ошибочно). В десятом издании «Системы природы» этот отряд уже именовался «приматами» и объединял человека, обезьян, лемуров (полуобезьян) и летучих мышей (их опять-таки ошибочно). Потом систематика Линнея много раз исправлялась учеными, порой до неузнаваемости, но отряд приматов был и остается единственным отрядом млекопитающих, который сохранил этот статус со времен Линнея.

В свое время его похвалил за это Чарльз Дарвин, писавший, что «некоторые из наших лучших натуралистов вернулись к воззрению, высказанному впервые Линнеем, который отличался столь светлым умом, и отнесли человека к одному отряду с четырехрукими под названием приматов. Мы должны будем признать верность этой классификации». Устояла классификация приматов Линнея (без летучих мышей, разумеется) и после сокрушительного удара, который в конце прошлого века нанесла по всей систематике живых существ молекулярная филогения. «Генетическая революция» в антропологии внесла только одну, правда, весьма примечательную поправку в семейство гоминид.

В 2001 году в сборнике трудов Международной научной конференции во Флоренции с довольно высокопарным для подобных мероприятий называнием «Человечество от африканской колыбели до грядущих тысячелетий» был опубликован доклад группы молекулярных биологов из университета Уэйна (Детройт) во главе с доктором Моррисом Гудманом «Куда ДНК-последовательности помещают Homo sapiens в филогенетической систематике приматов». И вот куда Homo sapiens, то есть нас с вами, поместили ученые.

Если раньше считалось, что в семейство гоминид входят четыре рода: Pongo (орангутанги), Gorilla (гориллы), Pan (шимпанзе) и Homo (с единственным видом Homo sapiens, не считая вымерших видов), то после филогенетического исследования ДНК род Pan пришлось ликвидировать как самостоятельный, и теперь род Homo состоит из трех видов: Homo (Pan) troglodytes (шимпанзе обыкновенный), Homo (Pan) paniscus (карликовый шимпанзе) и Homo sapiens. Как бы мы ни относились к этому, от ближайших к нам по ДНК родственников шимпанзе просто так отмахнуться уже не получится.

Надо даже поблагодарить ученых из Детройта, что в данном случае они поступились одним из принципов научной систематики. Обычно при объедении таксонов, тот таксон, где больше видов, поглощает более бедный видами, и по-хорошему надо было ликвидировать род Homo с одним-единственным видом Homo sapiens, переместив этот вид в род Pan (с двумя видами). Но тогда мы все стали бы представителями рода шимпанзе вида Pan sapiens (шимпанзе разумный). Отвесить такую оплеуху неученому человечеству ученые не осмелились, здраво решив, что пусть уж лучше шимпанзе станут Homo, то есть «людьми», если перевести с латинского на русский.

Сколько на планете обезьян

По данным Международного союза охраны природы и природных ресурсов (International Union for Conservation of Nature and Natural Resources, IUCN), на сегодня ученым известно 505 видов и 195 подвидов приматов, включая, с одной стороны, лемуров, лори, галаго и еще несколько семейств полуобезьян, а с другого конца филогенетического ряда — приматов, два семейства человекообразных обезьян — гиббоновых (малых антропоидов) и больших человекообразных обезьян — гоминид (орангутангов, горилл и шимпанзе).

Численность видов в этих двух последних семействах приматов разная. Больше всего сейчас на Земле гиббонов Мюллера, которые обитают на острове Калимантан. По разным оценкам, их от 250 тыс. до 400 тыс. Немного меньше обыкновенных шимпанзе: их в Африке от 200 тыс. до 300 тыс. Еще меньше там западных горилл — 150–200 тыс. (восточных горилл совсем мало, по самым оптимистическим оценкам, около 1 тыс.). Калимантанских орангутангов, которые обитают в Индонезии и Малайзии, от 50 тыс. до 75 тыс.

Численность человекообразных обезьян не идет ни в какое сравнение с макаком-крабоедом из семейства мартышковых. Макаков-крабоедов, которые живут в Юго-Восточной Азии от Бангладеш до Филиппин и даже нарушают линию Уоллеса, отделяющую азиатскую фауну от австралийской, по меньше мере 2,5 млн. Всего же приматов на планете, по самой радужной оценке, не больше 10 млн. Вроде немало, но это с чем сравнивать. Например, рыб — 3,5 трлн, птиц — около 100 млрд, а про насекомых даже говорить не хочется: на каждого из почти 8 млрд человек на Земле приходится по 1,5 млрд комаров, мух, муравьев, тараканов и пр.

Численность видов гоминид можно сравнить с численностью современных видов медведей и волков. Вероятно, на постприродной планете Земля естественный предел численности видов высших приматов не достигает даже полумиллиона особей. Раньше он, возможно, был выше, но едва ли выше даже на один порядок. Наверное, и нас с вами было бы сейчас где-то в восточной Африке тысяч 200–300, если бы в один прекрасный момент наши далекие предки вдруг резко не поумнели.

Вот этот момент — что, почему и как именно произошло тогда — находится сейчас в фокусе внимания всей современной приматологии. Ископаемый материал слишком фрагментарен и скуден, чтобы дать исчерпывающие ответы на эти вопросы. Остается работать с живыми моделями, благо те пока в изобилии.

Мысль об интеллекте приматов не новая: она возникла и получила развитие сразу после начального, сравнительно-анатомического периода приматологии, когда близость строения обезьян и человека перестала удивлять ученых. Но особенно исследования разума приматов оживились, когда Дарвин постулировал происхождение человека от обезьяны. Если естественный отбор у животных идет на прогрессивные изменения их анатомии, почему он не может идти в отношении их мозга и поведения — апофеозом такого взгляда на эволюцию стали капитальные труды англичанина Джорджа-Джона Роменса «Эволюции ума животных» (1883), «О физиологическом подборе» (1886) и «Эволюции ума человека» (1888).

Но все это касалось теории, а на практике кабинетные викторианские приматологи имели дело с единичными экземплярами обезьян в вольерах зоопарков или с их трупами и примерно такими впечатлениями охотников за приключениями в Африке: «Теперь он (самец гориллы.— Прим. ред.) воистину казался каким-то кошмарным исчадием ада — получеловек, полузверь. Когда он опять заревел, яростно ударяя себя в грудь, мы выстрелили и убили его». Только перед началом Первой мировой войны начались систематические исследования поведения высших обезьян, но в условиях их неволи.

Одним из пионеров таких исследований была 24-летняя московская курсистка Надежда Лодыгина, жена директора Московского зоопарка Александра Котса. Воспользовавшись служебным положением мужа, она в 1913 году взяла домой из зоопарка полуторагодовалого шимпанзе по кличке Иони. В результате в 1923 году вышла монография Лодыгиной «Исследование познавательных способностей шимпанзе», а в 1935 году — «Дитя шимпанзе и дитя человека в их инстинктах, эмоциях, играх, привычках и выразительных движениях», в основу которой она положила сравнение Иони и ее собственного сына. В ней уже доктор биологических наук Лодыгина-Котс пришла к выводу, что интеллект зрелого шимпанзе не превышает уровня двухлетнего ребенка.

На Канарах и в Колтушах

В истории науки условной датой начала системного исследования интеллекта приматов считается 1912 год, когда совместными усилиями немецких и американских ученых на Тенерифе (самом крупном из Канарских островов) был создан обезьяний питомник для изучения поведения приматов. С американской стороны его возглавлял Роберт Йеркс, с немецкой — Вольфганг Келер. С 1914 года немецко-американская кооперация на Тенерифе по понятным причинам распалась. Йеркс продолжил свои исследования в частном обезьяннике в Калифорнии, а потом во Флориде, где в 1924 году был создан научный обезьянник. А Келер остался на Тенерифе, на теперь уже научно-исследовательской станции изучения приматов Прусской академии наук.

В 1917 году в Берлине вышла его монография «Intelligenzprufung an Menschenaffen» («Исследование интеллекта человекообразных обезьян»), в которой он показал, что шимпанзе способны действовать в сложной ситуации не методом проб и ошибок, а с помощью того, что он назвал «инсайтом» (озарением),— восприятия ситуации в целом за счет улавливания ее внутренних логических связей. Такое поведение приматов Келер характеризовал как «рассудочное, которое в общих чертах присуще человеку и которое обычно рассматривают как специфически человеческое». Побочным продуктом работы Келера с обезьянами стала гештальтпсихология, отцом-основателем которой он сейчас считается.

Работы Келера по интеллекту обезьян были известны и в Советском Союзе, где они вызвали резкое неприятие у нобелевского лауреата Ивана Петровича Павлова. В 1933-м его лаборатория в Колтушах приобрела двух шимпанзе, и ее сотрудникам было велено повторить на них опыты Келера, доказать их несостоятельность, а потом собственными опытами доказать, что у высших приматов нет ничего, кроме условных рефлексов. Но опыты оказались неожиданными, Павлов был вынужден согласиться, что «когда обезьяна строит вышку, чтобы достать плод,— это условным рефлексом не назовешь». Он признал, что у шимпанзе бывают «случаи образования знания, улавливания нормальной связи вещей», «зачатки конкретного мышления, которым мы орудуем».

На этом допущении Павлова (западные ученые формулировали его немного другими словами) и остановилась в период между мировыми войнами вся мировая приматология в той ее части, которая изучала интеллект приматов. Но тогда это была далеко не основная и не главная область исследований приматологов. Главным было использование их в качестве живых моделей для медицинских целей. Например, парижский Пастеровский институт в 1923 году организовал филиал в Гвинее, где испытывал на обезьянах вакцины против тропических болезней.

В 1927 году в СССР, в Сухуми, был организован обезьяний питомник, который входил в состав Института экспериментальной эндокринологии. Первоначально он замышлялся как центр акклиматизации и разведения обезьян, половые железы которых в дальнейшем можно было пересаживать людям для омоложения. Другим научным направлением исследований здесь была гибридизация человека и антропоидов. В это сейчас трудно поверить — именно такой пункт стоял в 1929 году в перспективном плане работ в Сухуми на ближайшие пять лет. Скрещивать тут человека и гориллу собирался профессор Илья Иванов, который вел подобные эксперименты с шимпанзе и местными жителями на гвинейской станции Института Пастера, пока колониальное правительство их не запретило.

Не состоялись они и в Сухуми, как не состоялось тут и омоложение людей половыми железами обезьян; в 1932 году питомник стал филиалом Всесоюзного института экспериментальной медицины, а обезьяны стали объектами экспериментов лаборатории эпидемиологии и паразитологии (потом лаборатории инфекционных болезней) ВИЭМ. Такая же картина наблюдалась и в других научных питомниках приматов Европы и США. Приматы поставлялись ученым Европы и США тысячами, в Сухуми поток приматов был не в пример скромнее в силу геополитических обстоятельств. Но и здесь к 1951 году в поисках вакцин против дифтерии, дизентерии, кори, столбняка, малярии, энцефалита было использовано 900 обезьян.

Как пишет профессор Дмитрий Михель из Саратовского госуниверситета, «приматология периода, предшествующего Второй мировой войне, выглядела как большой колониальный проект». Обезьяньи питомники требовали для опытов все новых и новых животных, приматы стали одним из ресурсов, как кофе, пряности, сахар, древесина ценных пород, целенаправленно извлекаемых правительствами ведущих западных стран из своих колоний. Работы Дмитрия Викторовича Михеля по истории приматологии в мире и в нашей стране доступны в интернете, понятны даже для неспециалистов, и, главное, в них история приматологии, которая, по сути, состоит из огромного количества нарративов, выстроена в единое целое.

Дальше — больше. Согласно принятой в 1964 году Хельсинкской декларации Всемирной медицинской ассоциации доклинические испытания лекарств на животных моделях стали обязательными. Многие кандидатные препараты испытывали на мышах, кроликах и других не столь дорогих, как приматы, млекопитающих. Но приматы были более предпочтительными лабораторными моделями из-за сходства с человеком менструального цикла, анатомии и физиологии молочной железы и репродуктивной системы в целом; из-за сходства органа зрения по некоторым уникальным особенностям (например, наличия желтого пятна); из-за сходства системы свертываемости крови и иммунной системы.

Изучение приматов in situ, то есть непосредственно в среде их обитания, началось в 1930-е годы, но его расцвет приходится на послевоенный период, и акцент в приматологии смещается в эти годы в область этологии. Результаты исследований были без преувеличения ошеломительными: все (!) человекообразные обезьяны используют орудия труда, их отношение к смерти соплеменников сродни человеческому, а эмпатия (сочувствие ближнему, лежащее в основе морали) в их сообществах развита не менее, а в некоторых случаях даже сильнее, чем в человеческом обществе.

Само же общество приматов довольно сложно устроено и, главное, удивительно похоже на людское. Они ведут между собой войны, у них есть семейные узы, система обмена (примитивная торговля), они стремятся к власти, используя не столько грубую силу, сколько довольно изощренные приемы обмана соплеменников, включая взятки, а власть вожака в стае держится на искусно поддерживаемой системе противовесов между разными желаниями соплеменников. Тут уж приматологией заинтересовались социологи и политологи.

Последние в ином свете начали рассматривать казавшийся раньше просто забавным случай захвата власти в стае молодым амбициозным шимпанзе Майком, описанный в 1971 году британским приматологом Джейн Лавик-Гудолл. Майк стащил из лагеря ученых на берегу озера Танганьика пустые канистры из-под бензина и, оглушительно стуча одной об другую, явился к сородичам, требуя подчинения. Несмотря на то что пустозвон уступал вожакам племени силой и опытом, он довольно быстро стал вождем.

В 1982 году доктор Франс де Вааль из американского Национального центра исследования приматов опубликовал книгу «Политика у шимпанзе» («Chimpanzee Politics»). Книга была научно-популярной и рассчитана на неученую аудиторию, но в научных публикациях, рассчитанных на специалистов, политические технологии приматов изучаются весьма пристально. При этом кроме биологической здесь уже часто используют юридическую терминологию, например, когда говорят о принуждении смутьянов к правилам жизни в стае. А не так давно подсчитали, сколько «революционеров» нужно, чтобы создать партию, имеющую шанс свергнуть власть в стае. Оказалось, совсем немного — от трех до пяти. Словом, все как у людей.

Если кто-то еще сомневается в том, насколько серьезно нынешние политологи воспринимают политические технологии приматов, может почитать работы профессора Бориса Соломоновича Шалютина, нынешнего уполномоченного по правам человека в Курганской области. Они доступны в интернете и тоже весьма познавательны, особенно для политически озабоченных граждан.

Право быть людьми

С подачи приматологов в 2014 году НКО Nonhuman Rights Project (NhRP — «Проект по защите прав животных») подала от имени 24-летнего шимпанзе Томми иск в суд города Олбани, штат Нью-Йорк, против хозяина Томми некоего Патрика Лавери. Мистер Лавери держал 24-летнего Томми (шимпанзе живут до 40–50 лет) в сырой грязной клетке в темном сарае. Томми же (точнее, NhRP от его лица) требовал перевода в более человеческие условия, например в приют для приматов.

На суде показания под присягой давали баронесса Лавик-Гудолл, доктор де Вааль, директор Института приматов Киотского университета Тецуро Мацудзава, профессор Уильям Макгрю из университета Майами. Среди прочего они рассказали судье Карен Питерс, что к числу научно доказанных когнитивных характеристик и способностей обезьян можно отнести рабочую память, эпизодическую память, то есть наличие автобиографического «я», самосознание, самопознание, ментальное перемещение во времени, понимание причинно-следственных связей и многое другое. Тем не менее судья отказала в иске на том основании, что «в отличие от людей шимпанзе не имеют никаких юридических обязанностей и социальной ответственности и не могут быть привлечены к суду за свои действия».

Одновременно с иском Томми NhRP подала аналогичные судебные иски от лица глухого шимпанзе Кико из города Ниагара-Фолс, штат Нью-Йорк, и шимпанзе Геркулеса и Лео, на которых ученые из филиала Университета штата Нью-Йорк в городе Стоуни-Брук проводили научные эксперименты. В первом случае суд отклонил иск на основании того, что «даже человек не может воспользоваться предписанием habeas corpus для перемещения из места строгого заключения в другое место с гораздо большей свободой».

Однако в случае с Лео и Геркулесом апелляционный суд Манхэттена приказал руководству университета привести суду причины, почему шимпанзе не могут быть освобождены и отправлены в приют для обезьян. Этот документ был озаглавлен «Order to Show Cause & Writ of Habeas Corpus». Шум в СМИ поднялся такой, что судья задним числом вычеркнула от руки слова «предписание habeas corpus», потому что после этого любой адвокат мог в суде доказать, что шимпанзе являются полноправными юрлицами в соответствии со статьей 70 общего права США.

В конечном итоге вышестоящие судебные инстанции США отказали шимпанзе в праве быть людьми со всеми вытекающими из этого их правами. Но приматологи остаются при своем мнении. Их видение мира сформулировал Франс де Вааль в 2017 году в интервью Джону Ричардсону, исполнительному директору Blackstone Ranch Institute (оказывает финансовую и административную поддержку наиболее значимым социальным инновациям).

«По-моему,— сказал доктор Вааль,— мое послание адресовано тем, кто работает в области гуманитарных наук, психологии, социальных наук, бизнеса, философии и т. д., потому что они очень часто исходят из предположения, что человек является особым и несравнимым с другими видом, тогда как я думаю, что люди — это животные, и во многих отношениях мы действуем как животные. Даже в том, что нас больше всего впечатляет относительно нас самих, в морали и культуре, мы можем проводить параллели с другими видами. Мы все имеем общий эволюционный бэкграунд, и я хочу встряхнуть гуманитарные науки и антропологию, которые живут в иллюзорном, додарвиновском мире, который, на мой взгляд, более религиозный, чем научный. Я хочу, чтобы они поняли, что в основном (basically) мы животные».

Добавить к этому нечего. Разве что то, что после визита президента РАН в июле прошлого года в сочинский Институт медицинской приматологии было решено включить институт в программу РАН по нейронаукам и искусственному интеллекту.

Приматология — относительно молодая область знаний. Человекообразных обезьян начали изучать недавно: например, шимпанзе — только с 1960-х. Сейчас эта область активно развивается — до сих пор в лесах Амазонии и Азии открывают новые виды, хотя изучать их очень сложно. Это исследовательское направление престижно: чем ближе обезьяна к человеку, тем престижнее.

Несмотря на свою молодость, приматология просуществует недолго, если в охране природы и развитии человечества ничего радикально не изменится.

Я выбрала книги по принципу личных предпочтений: три классические работы и пару новинок. Классика в приматологии не сильно устаревает, ведь основной инструмент в этой дисциплине по-прежнему наблюдение. Меняются концепции того, как увиденное привязать к эволюции, как его интерпретировать.

До Гудолл шимпанзе никто не изучал. Можно сказать, вся приматология с нее и началась, и сегодня она — самый известный полевой биолог в мире. В книге она рассказывает, как долгие месяцы каждый день вставала и шла искать обезьян. Однако обезьяны прятались и убегали, и Гудолл бродила по горам в одиночестве. И лишь постепенно они стали подпускать ее все ближе и ближе, и Гудолл наконец стала их наблюдать.

Гудолл сделала ряд важнейших открытий. Во-первых — шимпанзе пользуются инструментами и даже могу их создавать. Тогда это была сенсация, Луис Лики писал, что следует пересмотреть определение человека (это уже сейчас известно, что они умеют много чего другого, даже более крутого). Во-вторых, Гудолл опровергла устоявшееся мнение, что шимпанзе — вегетарианцы. Обнаружилось, что они едят мясо, устраивая групповую охоту — например, на колобусов.

По мере наблюдений Гудолл поняла, что у шимпанзе есть характеры, эмоции, что они могут радоваться, грустить, что они обнимаются и целуются, то есть похожи на людей гораздо больше, чем считалось. Поначалу биолог и вовсе говорила, что шимпанзе — лучшая версия человека. Потом выяснилось, что это не совсем так. Шимпанзе не сильно отличаются от человека ни в худших, ни в лучших своих качествах. Например, у них есть инфантицид — когда самцы убивают детенышей от других самок, убивают престарелых альфа-особей и т. д. Об этом сходстве и рассказывает книга.

Книгу, вышедшую в 1983-м, написала Дайан Фосси, вторая из «ангелов Луиса Лики» (всего он нашел трех посланников — точнее, посланниц, — на исследование бонобо ему не хватило денег и времени). Фосси познакомилась с Лики во время своего путешествия по Африке — американка интересовалась человекообразными обезьянами и эволюцией человека. Исследователи договорились, что Фосси отправится в Руанду изучать горных горилл, но сначала ей пришлось встретиться с Гудолл, чтобы освоить навыки наблюдения.

В приматологии есть понятие «приручать обезьян», то есть давать время, чтобы они привыкли к человеку. Фосси рассказывает, как долго ходила за гориллами, потом стала имитировать их действия: жевала листья, производила звуки, которые гориллы издают, чтобы демонстрировать подчинение, — и эти огромные и небезопасные обезьяны приняли ее в семью. Фрагмент, где одна из горилл протягивает наконец женщине руку, всеми цитируется.

В отличие от работы Гудолл эта книга еще и о взаимодействиях с местными жителями. Фосси устроила настоящую войну с браконьерами, собственноручно разрушала их ловушки. При этом она совершенно не учитывала особенности локальных сообществ, их экономическое положение и вела себя настолько непримиримо, что поговаривают о ее психической нестабильности. Ее карьера биолога была непродолжительной — всего 20 лет. Фосси убили, по всей видимости, именно браконьеры. Как бы то ни было, она встретилась с горными гориллами, их было 240 особей. Сейчас их около 1 000 — в том числе благодаря и усилиям Фосси.

Автор — американский приматолог, нейроэндокринолог, профессор Стэндфордского университета и известный популяризатор науки. Как ученый он специализируется на стрессе: изучает физиологические ответы на стресс, его влияние на мозг у животных и человека.

Сначала Сапольски занимался животными в неволе, а потом решил выйти в поле — в Африку. Тогда он был еще студентом. Выучил суахили и отправился в 1987 году в Кению собирать материал для диссертации, изучая павианов.

Павианы, в отличие от шимпанзе, не являются нашими ближайшими родственниками, однако больше похожи на нас социальной организацией. Они живут большими группами, где много самцов и самок, при этом один самец и одна самка часто образуют временную пару, где самец защищает самку от других самцов.

В результате исследований Сапольски выяснил, что источники стресса можно разделить на физические и психологические. Физические — это, например, нападение хищника, а психологические связаны с социальными взаимодействиями. Приматолог понял, что у человека в современном мире источник хронического стресса почти всегда психологический. С павианами — та же ситуация, поскольку они живут в местности, где хищников не много, и стресс они в основном создают взаимодействиями между собой. Измеряя уровень кортизола, Сапольски обнаружил, что у подчиненных особей он постоянно повышен, потому что им приходится бороться за еду и самок.

При этом его книга лишь наполовину о павианах, наполовину она — о масаях, егерях заповедника, коррумпированных чиновниках, буднях постколониальной Африки в целом. Пишет он увлекательно и весело: например, Сапольски дал павианам библейские имена, от чего повествование местами читать без смеха невозможно.

На момент написания книги (она вышла в 2006 году) авторы работали на кафедре Высшей нервной деятельности в МГУ, где изучали поведение и мышление животных. Я люблю эту обзорную работу — возможно, потому что это первая книга про обезьян, которую я прочла. Она короткая, написана простым языком и дает множество разнообразных сведений по истории изучения мышления животных и сопутствующим вопросам.

Собственно, кто такие «говорящие» обезьяны? Это человекообразные обезьяны, которых научили общаться с человеком с помощью языков-посредников. Идея научить обезьян говорить возникла, когда их стали содержать в неволе, проверять тестами их когнитивные способности и выяснили, что они достаточно умны. Однако многообразные попытки научить животных речи практически ни к чему не привели. Одна человекообразная обезьяна после долгого обучения научилась кое-как произносить два-три односложных слова, не более. В конце концов ученые догадались: дело не в том, что обезьяны плохо соображают, а в том, что их гортань физиологически не приспособлена под подобную деятельность. Они используют два основных языка посредника: язык жестов, разработанный на основе амслена — американского языка глухонемых, и йоркиш — абстрактные значки-идеограммы.

В книге есть трогательная книга о знаменитой самке шимпанзе Уошо, которая не только выучила несколько десятков «слов», но и стала их комбинировать, использовать в переносном смысле. Например, слово «грязный» она сама стала употреблять в качестве ругательства. Благодаря таким собеседникам исследователи пришли к выводу, что шимпанзе могут говорить на уровне двухлетних детей. Это также прорыв в понимании человекообразных обезьян.

Последняя книга не совсем обычна. Я выбрала ее в силу личных чувств: недавно я перевела ее на русский. Эта книга по приматологии в широком смысле, то есть не только про обезьян, но и про человека. Я надеюсь, она выйдет в этом году в издательстве Corpus — скорее всего, под названием «Парадокс добродетели», — но на английском ее можно прочесть уже сейчас.

Автор — известный представитель первого поколения приматологов, у них с Джейн Гудолл был один научный руководитель. Эта работа посвящена эволюции агрессии. По наблюдению Рэнгхема, в человеческой природе заключен парадокс: с одной стороны, в повседневных взаимодействиях друг с другом мы очень миролюбивы и спокойны; с другой — ни у одного вида животных, кроме человека, столько индивидов не погибает в результате межгрупповых стычек.

Рэнгхем делит агрессию на два типа: реактивную — это ответ на страх, стресс, она у человека понижена; и проактивную — это холодная, спланированная, предумышленная деятельность. Ученый рассматривает динамику этих типов агрессии, сопоставляя людей с шимпанзе, другими животными, нашими непосредственными предками — австралопитеками и так далее. Полученные данные исследователь объясняет эффектом самоодомашнивания человека. Поскольку самые агрессивные, доминантные особи уничтожались сообществом, у людей произошло снижение реактивной агрессии, повышение коммуникативности и способности к кооперации — и одновременно повышение проактивной агрессии.

Учёный из Сочи Алексей Аникаев десять лет занимается исследованием когнитивных способностей обезьян, выясняет, могут ли они познавать мир. Что это даст человеку, насколько умны приматы и есть ли у них сознание, зоопсихолог рассказал «АиФ-Юг».

Искры разума в глазах брата

Федор Пономарев, «АиФ-Юг»: Алексей, вспомните, как вы начали изучать обезьян?

Алексей Аникаев: Меня животные интересовали всегда, поэтому, когда пришло время выбирать профессию, я остановился на ветеринарии. Поступить в Краснодар не получилось, но оказалось, что в Сочи есть факультет физиологии. Поступил на него, получается, от безысходности. А находился факультет на базе НИИ приматологии. К третьему курсу узнал о такой науке, как зоопсихология - и это было именно то, чем мне хотелось заниматься изначально. Я обратился к преподавателю специальности, могу ли писать диплом, учиться в аспирантуре - так уже десять лет занимаюсь изучением психики приматов.

- И приматология, и зоопсихология затрагивают обширные области. Расскажите, а чем конкретно занимаетесь?

- Сейчас мы работаем над способностью обучения у нескольких видов обезьян. Выделяем различные показатели: обученность, обучаемость, устойчивость навыка, формирование навыка различной степени сложности. Сравниваем, даём межвидовую характеристику приматов.

- А для чего это нужно?

- Обучение - одна из базовых когнитивных способностей. Наша глобальная работа заключается в том, чтобы набрать батарею различных методик и тестов, способных оценить уровень интеллекта в целом: памяти, пространственной ориентации и т.д. Но на данном этапе мы изучаем обучение.

- Что самое сложное в ваших экспериментах?

- Как и в любой сфере науки, исследователь когнитивных способностей приматов сталкивается с множеством трудностей. Самая большая, пожалуй, найти контакт с животным, «уговорить» его выполнить задание, продемонстрировать свой уровень, дать хоть какой-то результат. И вот когда уже, казалось бы, всё - нет контакта, «брат-примат» приступает к задаче, решает её и смотрит на тебя, а в глазах искры разума. И ты понимаешь - это стоит того!

Споры о сознании

- То, что обезьяны способны учиться, может быть ещё одним доказательством эволюции?

- Зоопсихология, особенно когда дело касается приматов, тесно связана с эволюционной теорией. 50 лет назад считали, что между людьми и обезьянами колоссальная пропасть - близкими считали только шимпанзе, горилл, орангутангов. Сейчас всё больше изучают когнитивные способности макак, и, оказывается, пропасть не такая большая.

- Зоопсихология, наверняка, отличается от нашей человеческой…

- Конечно, хотя бы по той простой причине, что обезьяна не может рассказать, о чём думает. Но в целом у зоопсихологии можно выделить те же проблемы, что и в психологии - проблема интерпретации и терминологии. Взять вопрос сознания - невозможно определить, есть оно у животных только потому, что мы никак не можем прийти к единому пониманию, что такое сознание в принципе. Всё тут зависит от трактовки и интерпретации.

- То есть учёные ещё не пришли к выводу - действуют животные инстинктивно или осознанно?

- От инстинктов до сознания, есть, например, другие градации - мышление, например. И одни учёные признают наличие сознания у того или иного вида, другие сомневаются.

- Знаменитая горилла Коко выучила тысячу жестов языка глухонемых, понимала больше двух тысяч слов, и даже умела шутить - такое вообще возможно без сознания? Или это недоказанная история?

- Нет, это научно задокументированные факты, причём не единичные - есть ещё шимпанзе Канзи, который изучал язык-посредник (искусственный язык, разработанный в 1970-х годах Эрнстом фон Глазерсфельдом для обучения человекообразных обезьян. Для обозначения предметов и действий в нём используются непохожие на обозначаемые предметы символы, так называемые лексиграммы - прим. ред.). Методики обучения языкам-посредникам показывают наличие сознания, т.е. если примат учит язык, значит, можно признать, что он осознаёт. Вопрос: на каком уровне это происходит? Но помимо языка, как критерия, есть и другие факторы - отделение себя от других, самоузнавание в зеркале и т.д. Учёные признают наличие сознание у конкретной особи, но для науки нужна критическая масса достоверной статистики. А с такими «талантливыми» обезьянами проблема набрать большое количество достоверных фактов.

- Вы встречали у приматов невероятные проявления интеллекта?

- Я так давно этим занимаюсь, что меня ничего не удивляет. Если серьёзно, тем обезьянам, которых я изучаю, удивить меня не получалось. По крайней мере, с ходу в голову ничего не приходит. Недавно завершившийся этап нашей работы - мы изучали когнитивные способности 69 павианов гамадрилов. Было три навыка разной степени сложности, и только трое из 69 справились с самым трудным. Первому и второму без проблем обучились все.

- Расскажите, что это за навыки?

- В первом навыке брали две ёмкости - чёрного и жёлтого цвета. Показывали приманку - обычно это кусок яблока. Потом закрывали животному обзор и клали приманку под чёрную ёмкость, расположенную, допустим, справа. Затем давали выбрать. После нескольких предъявлений - мы проделывали процедуру 50 раз - смотрели, когда обезьяна сразу направляется к чёрной ёмкости с правой стороны. Это самый простой вариант, потому что работают сразу два стимула - цвет и положение. Во втором навыке убираем цвет - под две ёмкости белого цвета кладём приманку всегда слева. В третьем навыке убираем положение - кусок яблока всегда лежит под синей ёмкостью, но она находится то справа, то слева. И на цвет выработался навык только у троих из 69.

Вожаки учатся хуже

- У приматов социальные роли распределены практически как у людей - есть свои вожаки, аутсайдеры. А кто из них лучше проявляет себя на тестах?

- У нас не было возможности объединить их, чтобы узнать статус. Мы брали их из разных групп и возвращали, не проверяя, социальное положение. Сейчас провели такую работу с макаками-резусами и зелёными мартышками - обучали их прямому и обратному навыку (переучивание) и как это связано с рангом в группе. У резусов есть зависимость - выходит, что лучше обучаются низко- и среднеранговые особи. А высокоранговые по каким-то причинам учатся хуже. Кроме показателя обучения смотрим ещё экспериментальную активность - как животное работает, откликается на эксперимент. И у высокоранговых особей был низкий уровень экспериментальной активности, соответственно, и результат обучения оказывался ниже.

- То есть это не говорит о том, что вожаки глупее, просто не хотят связываться с человеком?

- Там связи с человеком нет - мы наблюдаем результат через камеру, потому что животные у нас дикие, для них контакты с людьми - это стресс, они просто не будут работать.

- Человек - существо социальное, обезьяны – тоже. На ваш взгляд, могли мы эту иерархию позаимствовать у приматов?

- Чёткие социальные роли есть не только у приматов - у дельфинов, врановых птиц. У приматов разные модели социальной структуры и учёные спорят, какая из какой из них могла выйти наша. У макак-резусов матрилинейная система - высокий ранг передаётся по материнской линии. У павианов - патрилокальная, гаремная структура, где главный - определённый самец, вокруг него группа самок. Вопрос: какая из этих моделей могла предшествовать нашей? Среди учёных нет споров, от кого мы произошли - от обезьяны, это однозначно решено.

- Что может дать человечеству изучение обезьян?

- В первую очередь, как любят выражаться в нашем институте, обезьяна - это лабораторный двойник человека. Любые исследования новых препаратов, вирусов, процессов и т.д. надо исследовать на обезьянах, потому что ближе них к человеку никого нет. С точки зрения изучения когнитивных способностей получается обратное - если зоопсихологи докажут наличие сознания у макак-резусов, которых часто используют в лабораторных исследованиях, то это могут использовать борцы за права животных.

- Как вы воспринимаете обезьян - как братьев по разуму, лабораторных животных?

- При работе стараюсь не «переходить на личности» - для меня они просто объект исследования. Это легко делать, когда вокруг много приматов, нужно быстро провести эксперимент и готовить следующий.

— Можем, причем по-настоящему. Отчасти — из-за повсеместного роста численности населения, а отчасти — из-за ужасной нищеты. Когда ты действительно беден, ты будешь вырубать лес под поля, просто чтобы кормить семью. А в городе приходится покупать самую дешевую пищу, выбора нет, и нет возможности остановиться и подумать, откуда она берется, как ее делают, вредит ли производство природе, подразумевает ли оно жестокое обращение с животными или людьми. Еще одна проблема — нерациональный стиль жизни. Многие из нас обладают куда большим, чем нам нужно на самом деле, и делают покупки не задумываясь. Три этих фактора: рост численности населения, бедность и безрассудное потребление — приводят к загрязнению и разрушению нашей среды обитания. И это не просто теоретическая возможность. Если мы не объединим усилия и не предпримем что-нибудь, планета в конечном счете погибнет.

— После открытия NASA семи планет размером с Землю возле звезды TRAPPIST-1 люди стали говорить, что теперь у нас есть план Б.

— О нет, это безумие. Послушайте, от шимпанзе нас главным образом отличает уровень развития интеллекта: мы, вне всяких сомнений, самые разумные создания, что когда-либо ходили по Земле. Разве не кажется диким тот факт, что, несмотря на все наши знания, мы все равно пытаемся разрушить свой единственный дом?

Да, кое-кто говорит, что в будущем у нас может появиться шанс переселиться на другую планету. Но сколько людей действительно смогут сделать это? Это не более чем научная фантастика. Разве планета, на которой мы и так живем, — со всем ее биологическим разнообразием, с таким количеством изумительных мест, ландшафтов, экосистем, — не прекрасна? Почему бы не подумать, как сохранить все это, вместо того чтобы мечтать о бегстве на другое небесное тело, природу которого мы все равно потом тоже погубим?

— Так думает общество потребления.

— Именно. И так думает большой бизнес, который уверен, будто развитие экономики — это ответ на любые вопросы. Но мысль о том, что на планете с ограниченными природными ресурсами возможно неограниченное экономическое развитие, абсурдна. Она уже привела к тому, что мы используем больше, чем Земля в состоянии восстановить.

— С чего же начать, если ты все же задумался об экологии?

— Думаю, первое, что нужно сделать, — это немного почитать об окружающей среде. Собственно, главное, что может сделать каждый, — это думать о последствиях своих ежедневных решений — что ты ешь, носишь, покупаешь — и как все это влияет на природу, животных и людей. Нужно просто научиться делать этичный выбор. Если сотни тысяч людей каждый день будут принимать этичные решения, мы начнем двигаться к более безопасному будущему.
Мы попали в такое трудное положение во многом потому, что, осознавая, какой вред наносится планете, люди чувствуют себя беспомощными. Они думают: «Все эти социальные и экологические проблемы так ужасны, а я просто человечек, что я могу?» И из-за чувства беспомощности они ничего не делают.

— Эту проблему вы и хотели решить, создавая Roots & Shoots? Ведь идея этой программы, по сути, заключается в том, чтобы каждый нашел себе сад и возделывал его. Никто не обязан в одиночку решать глобальные вопросы.

— Да, и у молодежи это вызывает огромный энтузиазм. Сегодня я была в школе, и дети, от четырех лет до старших классов, с таким воодушевлением рассказывали о своих проектах и переменах, которых им удалось добиться. То, что делают молодые люди, для меня один из главных источников надежды.

— Что нам могли бы рассказать о нас ближайшие родственники — шимпанзе, которых вы так долго изучали?

— Одну вещь: что мы ведем себя очень высокомерно. Мы, люди, считаем себя особенными, необыкновенными, хотя на самом деле во многом мы вовсе не уникальны. С точки зрения биологии мы очень похожи на шимпанзе и других приматов: у нас почти такая же ДНК, способы общения, строение мозга. Сегодня мы знаем, что интеллектуальные возможности животных поразительны и превосходят все, что мы когда-либо могли вообразить, — и речь не только о приматах, но и о слонах, китах, дельфинах, тиграх, лошадях, коровах, птицах, осьминогах, даже о насекомых. Это целый новый мир, и мы только-только его для себя открыли. А началось все с шимпанзе. Ведь они так похожи на нас биологически, что в процессе их изучения для зрелой науки впервые стало по-настоящему очевидно: в конечном итоге не существует никакой черты, отделяющей нас от всех прочих представителей царства животных. Разница заключается не в характере, а в степени развития.

— У вас когда-нибудь были друзья среди шимпанзе?

— Не в том смысле, в каком вы можете подумать. Очень давно, когда мне удалось узнать о них так много, и я проводила столько времени с Дэвидом, Голиафом, Уильямом, Фло и ее семейством, Мелиссой, Пэшн и мистером Мак-Грегором. Я узнала их изумительно хорошо. Они не были для меня семьей — и не были как собаки: они скорее напоминали людей, а не животных. Это был новый тип отношений, непохожий на любой другой, который я могла бы описать на бумаге.

— Они испытывают сложные эмоции — такие, как чувство вины или надежда?

— Да: чувство вины, счастье, печаль, страх, отчаяние, гнев, чувство юмора — все эти вещи, которые мы привыкли приписывать исключительно себе, шимпанзе на самом деле делят с нами.

— А как насчет поисков смысла?

— Не думаю, что животные задают вопросы о смысле. Эти проблемы связаны с человеческим интеллектом. Мне кажется, столь тонкий и сложный интеллект развился у нас потому, что в какой-то момент своей невероятно долгой эволюционной истории мы научились общаться при помощи слов — написанных, сказанных, а теперь и электронных. Впервые на планете возник вид, который оказался способен учить новые поколения тому, что знали предки. Который мог обсуждать проблемы с теми, у кого был иной опыт, и пытаться найти решение. Мог планировать будущее. Это изменило все на Земле.

— Но можно ли, тем не менее, назвать нас умным видом?

— Мы очень развиты интеллектуально, однако успели доказать, что отнюдь не умны. Ведь мы разрушаем свою единственную среду обитания. Нет контакта между нашим изумительным мозгом и нашим человеческим сердцем, которое умеет любить и сострадать. Вместо того чтобы задать вопрос «Как мои планы на сегодня отразятся на жизни наших детей?» мы спрашиваем лишь: «Как это повлияет на меня, мое собрание акционеров, мою предвыборную кампанию?»

— В чем тогда заключается уникальное качество человека, если это не разум?

— У нас потрясающий интеллект, но я не думаю, что мы когда-нибудь сможем действительно реализовать свой потенциал — а ведь он огромен. Разве что однажды интеллект начнет сотрудничать с человечностью. Со способностью к любви, сопереживанию, умением рассказывать истории, веселиться, страдать.

— А как же сознание? Что оно, с вашей точки зрения, из себя представляет?

— Есть много определений, но, по сути, сознание — это способность понимать, что ты являешься собой, отличаешься от других, существуешь отдельно и обладаешь правом и возможностью выбирать, как себя вести. Но тут я не хочу углубляться в философию, поскольку о сознании писали столько блистательных умов.

— Сегодня вы — ученый с мировым именем и вдохновляете людей по всему миру, но много лет назад вы были просто молодым биологом с биноклем. Что подталкивало вас вперед тогда и заставило добиваться своих целей?

— Я с рождения люблю животных. Мне повезло, поскольку моя мама поддерживала меня в моих мечтах. Когда мне было 10 лет, я захотела уехать в Африку, чтобы жить рядом с дикими животными и писать о них книги. Все смеялись надо мной, а она — нет. Она сказала: «Если так, тебе нужно упорно работать, использовать все возможности, которые перед тобой откроются, и никогда не сдаваться».

Это и есть идея, которую я хочу донести до молодых людей. Моя награда — то, как много детей, подростков, юношей и девушек говорят и пишут мне: «Спасибо, вы были моим учителем. Потому что если вы смогли — и я смогу». Неважно, чем они хотят заниматься: изучать живую природу, или быть механиком и работать с летательными аппаратами, или преподавать экологию — это не имеет значения. Нужно не сдаваться, работать не покладая рук, и тогда вы сможете сделать то, чего хотите.

— А почему вы впервые захотели уехать в лес?

— Я прочитала книгу о Тарзане. Когда я выросла, то дождалась приглашения в Африку, скопила деньги, приехала туда и познакомилась с антропологом Луисом Лики. Он предложил мне изучать не всех животных подряд, а тех, что больше всего на нас похожи, и дал мне шанс, о котором я грезила с детства.

— Сколько вам тогда было лет?

— Двадцать шесть. Да, я начала изучать шимпанзе в 1960 году, а с Лики познакомилась в 1957-м.

— Вы до сих пор постоянно путешествуете. Вы никогда не боялись диких мест, в которых необходимо работать биологу?

— К сожалению, сейчас я в такие места попадаю редко. В основном я езжу в крупные города, поскольку именно там проблема загрязнения стоит острее всего и там должны работать Roots & Shoots. И еще я часто встречаюсь с людьми в сельской местности.

Я не боюсь — я ненавижу эти путешествия. Все эти современные меры безопасности, аэропорты, отели, загазованный воздух, машины, пробки. Упаковывать чемоданы, распаковывать чемоданы, общаться с властями. Нравится мне такая жизнь? Нет, не нравится. Я терпеть ее не могу. Я хочу либо жить в лесу, в покое, чтобы чувствовать его духовную силу, либо быть дома в Англии и писать книги для детей и для взрослых, чтобы разделить с другими то, что я усвоила на своем жизненном пути.

— Что побуждает вас работать дальше?

— Желание донести свои идеи до как можно большего числа людей прежде, чем мое тело решит, что я больше не смогу этим заниматься. Когда тебе восемьдесят три, приходится задумываться, сколько дней у тебя осталось.

— Вы довольны тем, что сделали до сих пор?

— Я всегда повторяю: «Вы могли бы сделать больше». Но, думаю, сейчас я больше делать просто не могу. Это предел моих человеческих возможностей. И, да, я довольна, поскольку отношение изменилось во многих странах по всему миру. В континентальном Китае точек становится все больше. Я знаю, какое влияние там оказывает Roots & Shoots, поскольку люди постоянно говорят мне: «Я забочусь об экологии, потому что в моей школе была ваша образовательная программа». Я начала китайскую программу 23 года назад, и она сильно выросла с тех пор.

— Вы говорили, что, когда поняли, чем хотите заниматься, у вас появилось чувство покоя. Это чувство все еще с вами?

— Думаю, да. Люди часто видят это во мне и спрашивают, почему я выгляжу такой умиротворенной посреди хаоса, который царит вокруг. Наверное, я принесла это с собой из леса. Я научилась не вовлекаться в происходящее эмоционально, если только не случается что-то, на чем надо сосредоточиться. Все остальное — ненужный шум. Теперь я умею фокусироваться на значимых вещах и игнорировать то, что с ними не связано.

Нужно смотреть на хорошие вещи, чтобы увидеть, как их на самом деле много. Вот почему я создала сайт Jane Goodallʼs Good for All News. Поймите, медиа просто любят указывать на все самое худшее, поскольку это привлекает внимание. Они рассказывают об убийствах и коррупции и ничего не сообщают о прекрасных проектах и людях, которые их создают, а ведь это случается постоянно. Однако такое «неинтересно читателям». Вот в чем все дело.

Читайте также: