Как устроиться на работу в психбольницу
Опубликовано: 01.10.2024
Оглавление
- Психоневрологические медучреждения
- ПНД
- Стационар
- ПНИ
- Требования к медсестре психиатрии
- Питание в стационаре
- Основные методы работы
- Палатная медсестра
- Наблюдательная палата
- Спокойная зона
- Процедурная медсестра
Психиатрическая помощь и медицинские учреждения, её оказывающие
Психоневрологические диспансеры
Психоневрологические диспансеры (ПНД) включают в свой состав амбулаторную службу и психиатрический стационар. В поликлинике или амбулатории ведется прием пациентов. Здесь по показаниям осуществляется диспансеризация с двумя видами наблюдения:
- консультативное (при непсихотическом виде расстройств)
- динамическое (при психотических расстройствах)
Медсестра в психиатрии должна знать работу амбулаторной службы. В обязанности медицинской сестры амбулаторного отделения ПНД входит помощь врачу на приеме, при госпитализации и вызовах на дом, контроль посещения больных, находящихся на динамическом наблюдении, ведение учетно-отчетной документации.
Психиатрические стационары
Психиатрические стационары предназначены для лечения больных с острыми и хроническими психическими расстройствами психотического вида. Здесь выделяют приемный покой, лечебные и вспомогательные отделения.
Лечебные отделения делятся на женские, мужские, детские и геронтологические. Все разновидности отделений имеют по две основные зоны:
Все входные двери отделений закрываются на ключ, на окнах должны быть установлены металлические решетки, в палатах для больных двери отсутствуют. Ключи от входных дверей имеются только у врачей и дежурного медицинского персонала, который передает их по смене с отметкой в журнале.
Вспомогательные отделения стационара:
- рентгенологическое
- физиотерапевтическое
- аптека
- клинико-диагностическая лаборатория
- пищеблок
В состав ПНД могут также входить:
- лечебно-трудовые мастерские
- реабилитационные кабинеты
- отделения лечения неврозов
Госпитализация в психиатрический стационар производится добровольно. Недобровольно могут госпитализироваться пациенты:
- представляющие опасность для себя или окружающих
- беспомощные психически больные, неспособные осуществлять уход за собой при отсутствии родственников, перед отправкой в психоневрологический интернат
Психоневрологические интернаты
Для психически больных, неспособных жить самостоятельно, не имеющих родственников, которые могли бы за ними ухаживать, в системе социально-медицинской службы имеются психоневрологические интернаты (ПНИ). Учреждение должно обеспечивать пациентам условия жизнедеятельности, соответствующее их состоянию здоровья и возрасту, а также быть ответственным за организацию питания и ухода, медицинской помощи, социальных потребностей в виде посильной трудовой деятельности, а также досуга и отдыха.
Медицинская сестра психиатрии: основные требования
Униформа медицинского персонала должна быть удобной, спокойного цвета и не вызывающего фасона. Запрещены:
Об изменении в поведении пациенту дежурный персонал немедленно сообщает лечащему или дежурному врачу. В психиатрическом отделении персонал никогда не должен поворачиваться к пациентам спиной. В наблюдательную палату, где находятся больные с острыми психотическими состояниями, запрещается заходить по одному.
Ключи от входных дверей всегда следует держать под рукой, чтобы они не попали в руки пациентов или посетителей. Острые, колющие, режущие и бьющиеся предметы не должны быть доступными для пациентов. Ножницы, любые инструменты, ручки, линейки, стеклянные банки нельзя оставлять без присмотра, все после использования убирается в шкафы под замок. Карманы, личные вещи, тумбочки пациентов следует регулярно осматривать, т.к. ручки, карандаши и другие предметы могут быть украдены, а с их помощью пациенты могут пытаться открыть двери (с целью побега), причинить вред персоналу или другим больным.
Питание пациентов в стационаре
Способные к самостоятельному приему пищи питаются в столовой, пациентов в остром состоянии кормит медсестра в палате. При невозможности глотания, отказе от приема пищи, по другим показаниям врача медсестра проводит питание больного через зонд.
Для составления меню на день используется порционник. Требование в пищеблок с указанием количества пациентов в отделении и необходимых столов диетического питания подает старшая медицинская сестра.
Основные методы работы в психиатрических отделениях
Медицинская сестра психиатрии должна усвоить, что основным и ведущим в ее работе является:
- наблюдение за пациентом
- беседа с пациентом
- уход за пациентом в тяжелом состоянии
Всех находящихся в отделении персонал обязан знать по фамилиям, именам, отчествам. Медицинская сестра должна иметь представление о заболевании и его течении, назначенном лечении, текущем состоянии каждого пациента. Общение с пациентом следует проводить в серьезном, ровном, заботливом ключе, должны быть исключены заискивания, панибратство и покровительственный тон, нельзя грубить пациенту и оскорблять его чувства.
Палатная медсестра психиатрии
Палатная медсестра психиатрии готовит пациентов к исследованиям, записывает и направляет на консультации и процедуры, назначенные лечащим врачом, следит за соблюдением распорядка дня в отделении, сопровождает на трудотерапию, контролирует время бодрствования, дневного и ночного сна. У медицинской сестры должен быть список пациентов, которым разрешены прогулки на территории ПНД в сопровождении персонала.
Надзор за пациентами наблюдательной палаты
Физическое стеснение применяется по отношению к больным строго по назначению лечащего или дежурного врача с обязательной отметкой в истории болезни (ИБ). Фиксируют на определенное время, которое также отмечается в ИБ. Как правило, при этом врачом назначается парентеральное введение лекарственного препарата для купирования приступа возбуждения. После того, как пациент успокоился, его освобождают от стеснения.
Тщательно контролируется температура тела, артериальное давление и общее физическое состояние острых пациентов. Персонал следит за личной гигиеной больных, сменой нательного и постельного белья, которое осуществляется 1 раз в 7 дней или по мере необходимости. Сами пациенты и их одежда и белье должны быть сухими и чистыми.
Наблюдение за пациентами спокойной зоны
Медицинская сестра психиатрического отделения активно помогает больным в их реабилитации и адаптации к внешним условиям, стимулирует к самостоятельному уходу за собой. В спокойной зоне находятся пациенты вне острой фазы, у которых более мягкий и расширенный режим в отделении. Им разрешаются свидания с родственниками, посещение парикмахерских, использование бритвенных приборов, но при этом необходимо участие медицинского персонала.
Медицинский персонал проверяет все передачи для пациентов на отсутствие неразрешенных предметов и продуктов питания. Все письма перед передачей пациенту или от пациента родственникам сначала передаются лечащему врачу.
Ежедневно на утренних планерных совещаниях отделения постовая медицинская сестра докладывает врачебному составу отделения о состоянии каждого пациента: психическое и физическое состояние, уровень настроения, поведение, аппетит, количество дневного и ночного сна.
Процедурная медсестра в психиатрии
В обязанности медицинской сестры процедурной психиатрического стационара входит постановка капельниц, внутривенных и внутримышечных инъекций пациентам по назначению лечащего врача, забор крови на анализы, получение и хранение лекарственных препаратов для парентерального введения.
Процедурная медсестра, как и постовая, должна неукоснительно соблюдать требования, применяемые ко всему персоналу психиатрического стационара.
Аминазиновая и инсулиновая медицинские сестры
Во второй половине XX века в психиатрии наиболее используемым нейролептиком был препарат Аминазин. Он широко применялся как в таблетированной форме (драже), так и в растворе для внутримышечного и внутривенного введения. В психиатрических стационарах была предусмотрена должность аминазиновой медицинской сестры, которая занималась исключительно раздачей и введением нейролептиков.
Разумеется, медицинская сестра психиатрии всегда должна помнить и соблюдать принципы медицинской этики и деонтологиии. Превыше всего следует ставить интересы пациента, его семьи и близких.
Михаил Косенко был одним из первых задержанных по «Болотному делу». Он мог бы быть амнистирован в конце прошлого года, если бы не состояние здоровья. Институт Сербского провёл психиатрическую экспертизу и признал Михаила невменяемым в момент совершения преступления. Поэтому обвинители запросили для него не срок в колонии, а принудительное лечение в психиатрической больнице. Дожидаться решения суда Косенко отправился из СИЗО «Медведково» в стационар при Бутырской тюрьме.
Через полтора года суд согласился с выводами Института Сербского и после апелляции в марте 2014 года отправил Косенко на бессрочное лечение в психиатрический стационар закрытого типа № 5 в Чеховском районе Московской области. Тогда никто не знал, сколько ему придётся пробыть на принудительном лечении. Многие правозащитники предполагали, что Косенко выйдет на свободу позже других осуждённых по «Болотному делу». Но уже через два с половиной месяца Михаила отпустили на амбулаторный режим. The Village встретился с Михаилом Косенко и узнал, как работает «карательная психиатрия» в современной России.
Болезнь
Когда мы начинаем разговор, Михаил будто чем-то недоволен. Он объясняет: не хочет говорить про личное и рассказывать историю своей болезни, давайте только про больницу. Но всё же рассказывает, что заболел ещё перед армией. Его всё равно призвали: в военкомате нормального психиатрического обследования не было. Во время службы болезнь обострилась, но не в результате контузии, как пишут в справках о Косенко.
Диагноз у Михаила страшный — «шизофрения». Хотя, по словам президента Независимой психиатрической ассоциации России Юрия Савенко, на Западе диагноз звучал бы по-другому — «шизотипическое расстройство личности». У Косенко вторая группа инвалидности. «С болезнью жить тяжело, но я стараюсь как-то справляться», — делится Косенко. Ему приходится ежедневно принимать лекарства.
Болезнь выделила Косенко среди других «болотников». Институт Сербского на основе двадцатипятиминутного разговора с больным, по записям в медкарте из диспансера и материалам уголовного дела признал Косенко невменяемым и склонным к диссимуляции — преуменьшению собственной болезни. Признанный невменяемым в момент совершения преступления обычно освобождается от уголовной ответственности. После проведения экспертизы Косенко перевели из обычного СИЗО в стационар при Бутырской тюрьме. Там он провёл полтора года.
«Кошкин дом»
Это место называют «Кошкин дом», «КД», «Кошка» или «Кот». Раньше здесь был корпус Бутырки для женщин, которых в этом мире называют «кошками». Потом для них построили отдельный СИЗО, но название осталось.
В «КД» пять этажей. Первый — для персонала. На втором — тяжёлые больные. На третьем — «транзитники», те, кого постоянно возят в Институт Сербского и обратно. На четвёртом — обвиняемые, которых признали невменяемыми в момент совершения преступления. Пятый этаж недавно отремонтировали. Там находится «отделение медико-социальной реабилитации», содержат в нём наркоманов. По словам Косенко, условия там лучше всего: удобные кровати и даже есть спортзал. Жителей других этажей туда не пускают.
На всех остальных этажах условия такие же, как в тюрьме. Вместо палат — камеры. Врачи появляются нерегулярно, даже обход делают не каждое утро. К просьбам пациентов относятся равнодушно — могут удовлетворить, а могут просто забыть. Лекарства то появляются, то исчезают. Михаилу, которого в основном держали на четвёртом этаже, таблетки привозила сестра Ксения. Если они заканчивались, приходилось ждать неделю-другую, когда она снова их доставит.
В камерах живут от двух до восьми человек. Распорядок дня тюремный. Подъём в шесть утра, но он необязательный. При желании можно поспать подольше. Дальше завтрак. Кормят в тюремном стационаре отвратительно. Норма еды ограничена, все держатся на передачах родственников или том, что передают сокамерникам. От тюремной еда в местном стационаре отличается только тем, что изредка дают яйца, масло и молоко.
Прогулка раз в день. Инфраструктуры для спортивных упражнений нет. Медсестёр и санитаров почти не бывает видно, причём даже те санитары, что есть, — это заключённые, оставшиеся отбывать срок в тюрьме. За порядком следят надзиратели, не прикреплённые к стационару. Они работают и в основной части СИЗО. Задачи вылечить пациентов здесь ни у кого нет. К больным относятся как к временным постояльцам, которые скоро покинут стационар. Доступа к психологу, по сути, нет. К нему надо записываться, а потом, если повезёт, он вызовет к себе. В тюрьмах психолог часто просто приходит к камере, открывает окошко и пытается разговаривать с человеком при остальных сокамерниках. Заключённые делиться своими проблемами в таких условиях отказываются.
«По ощущениям стационар больше похож на тюрьму, чем на больницу», — вспоминает Косенко. Если кому-то плохо, нужно стучать в дверь камеры, чтобы надзиратели позвали врача. Часто никто не реагирует. «При мне одного такого пациента пристегнули наручниками к кровати, чтобы не шумел», — рассказал Михаил. Говорят, что иногда пристёгивают особо буйных или совершивших попытку самоубийства и держат по несколько суток. Руководство больницы, конечно, такие факты отрицает.
Есть версия, что самоубийства или попытки суицида в тюремной больнице совершают чаще, чем в обычной тюрьме. Другим пациентам о них, конечно, не сообщают, но слухи распространяются быстро. В камеру Косенко один раз перевели человека, сосед которого покончил с собой. Самые распространённые способы расстаться с жизнью — повешение и вскрытие вен.
При этом, по словам Михаила, большинство пациентов — адекватные, вменяемые люди. Все общаются друг с другом, шутят. У многих диагнозы не соответствуют действительности. Есть люди, которые попали туда по сфальсифицированным делам. Преступления они совершили самые разные: и кражи, и убийства, и контрабанда. В соседней с Косенко камере сидел Сергей Гордеев, в феврале расстрелявший учеников 263-й школы Москвы. Но ничем особенным там не отметился.
В качестве наказания некоторым больным предположительно дают галоперидол. Уколы этого лекарства вызывают мышечные судороги, боль, скованность. Многих скручивает: находиться в нормальной позе после укола физически невозможно. Также нередко укол делают произвольно, чтобы показать, что идёт хоть какое-то лечение. Последствия его употребления крайне серьёзные. Галоперидол подавляет волю. Те, кто его употребляют, не будут совершать лишних действий.
Тем не менее раньше в «Кошкином доме» было ещё хуже. Один надзиратель рассказывал Михаилу, что в 1990-е там всех пациентов держали голыми без постельного белья.
Стационар в Чеховском районе
Михаилу удалось покинуть «Кошкин дом» после вынесения приговора. Суд согласился с выводами Института Сербского и отправил Косенко на принудительное лечение в психиатрический стационар закрытого типа № 5 в Чеховском районе Подмосковья. Двухэтажные кирпичные строения, построенные ещё до революции, — не тюремная больница. Но основные её постояльцы — люди, признанные невменяемыми в момент совершения преступления. Даже если они после этого вышли из неадекватного состояния, их всё равно отправят на лечение. Поэтому почти все, с кем общался Михаил, — нормальные люди. В больнице есть и обычные пациенты, не преступники, но Михаил с ними не пересекался.
Всего в чеховском стационаре 30 отделений. Они отличаются режимами содержания больных: общий или специальный — для более тяжёлых. В других больницах есть ещё отделение специнтенсива. В чеховском стационаре его функцию фактически выполняет 12-е отделение. Туда попадают за различные проступки. Людей там держат взаперти в боксах по два человека. Иногда в 12-е отделение попадают не слишком заслуженно. Одного знакомого Михаила поместили туда за то, что он помогал другим пациентам писать жалобы. Врачи посчитали его «негативным лидером» и решили проучить.
В специнтенсивах под строгим надзором содержат наиболее тяжёлых больных, которые представляют серьёзную опасность для себя и окружающих. Больным колют много препаратов, включая галоперидол. Тщательно проверяют, выпил человек таблетки или нет. Говорят, что иногда от лошадиных доз лекарств люди теряют сознание, падают на бетонный пол и разбивают голову, а некоторые просто умирают.
Волю пациентов подавляют, чтобы они не были способны на преступление или самоубийство. Если больной выйдет из больницы и вновь совершит преступление, его лечащего врача упрекнут в непрофессионализме. «Я в специнтенсивах не был, но общался с вышедшими оттуда больными, — рассказал Косенко. — Это не какие-то деградировавшие люди, но все они предпочли бы туда не попадать».
Сам Косенко был в общем отделении. Атмосфера там гораздо лучше, чем в тюремном стационаре. Вместо камер — палаты, из которых можно выходить. Правда, в каждой по 15?20 человек, а туалет всего один на отделение. Зато нормальные кровати, более человечное отношение персонала. Надзирателей нет — вместо них санитары и медсёстры. Обращаются по имени. Охранники, к помощи которых иногда приходится прибегать, тоже не из системы ФСИН. Смущает главное: никто из пациентов этой больницы не знает, когда он сможет её покинуть.
На еду в чеховском стационаре Косенко не жаловался. По его словам, она вполне добротная и точно лучше тюремной. Кроме того, продукты можно получать от родственников.
Распорядок дня в больнице жёсткий, но даже при строгой дисциплине и надзоре люди чувствуют себя свободнее, чем в тюрьме. После завтрака обязательный обход. Врачи держатся достаточно отстранённо. Обычно пациенты им говорят, что у них всё нормально. Если есть какие-то вопросы или жалобы, врачи или их помощники всё старательно записывают.
Гулять выводят дважды в день в определённые часы под надзором санитаров. Летом прогулки продолжительные — до трёх часов. На прогулочном дворе есть стол для настольного тенниса и волейбольная площадка. Но играть на ней было некому, так что она пришла в негодность. Михаил видел, как играли в соседнем дворе, но пациентам его отделения доступ туда был запрещён. С ними можно было поговорить только через сетку, огораживающую двор.
Официально заниматься физкультурой, отжиматься в стационаре запрещено. Причина очень странная — тем самым вы можете подавить других пациентов, а также использовать свои навыки для побега. Персонал относится к отжиманиям снисходительно, но иногда пресекает. Зато в отделении есть те же игры, что и в тюрьме: нарды, домино, шашки и шахматы. Карты запрещены.
Также запрещены компьютеры и мобильные телефоны. Можно иметь плеер без диктофона, радио, электронную книгу или игрушку типа «Тетрис». Но их надо сдавать на ночь. О том, что происходит в мире, пациенты узнают из газет, которые привозят родственники, и телевизора, установленного в столовой. В палатах, в отличие от тюрьмы, телеприёмников нет. Что смотреть, выбирают сами пациенты. Обычно это новости, фильмы или спорт. В исключительных случаях позволяют посмотреть телевизор после отбоя.
Пациентам можно передавать бумажные книги. Но не все. «Я посоветовал своему приятелю книгу Джона Кехо „Подсознание может всё“, а её не разрешили, — удивляется Косенко. — Видимо, посчитали вредной».
Письма врачи тоже проверяют. Как они объяснили Михаилу, пациентам неоднократно присылали план побега. В тюрьме письма правили — вычёркивали ручкой или фломастером то, что не нравилось цензору. В письмах, которые присылали Косенко, вычёркивали электронные адреса, прозвища и пассажи против власти.
Два раза в неделю пациентам позволяли бриться. Один раз в неделю — душ. В жару можно было попросить помыться днём. В тюрьме такой роскоши не было. Зато в тюрьме можно при себе держать бритву, а в больнице её отнимают, чтобы пресечь попытку самоубийства.
Также нельзя держать при себе сигареты. В отделении Косенко их выдавали по десять штук в день. Выносят ящик с подписанными пачками — каждый берёт по одной и идёт в туалет курить. Многие из-за этого любили прогулки: там ящик стоит постоянно и курить можно сколько угодно.
Посещения разрешены каждый день. Но пускают только родственников, и разговор слушает кто-нибудь из персонала. К Михаилу однажды приехала сестра вместе с другом. Друга не пустили. Зато один раз в стационаре устроили концерт. Приехавшие артисты читали стихи, посвящённые Первой мировой войне, и пели песни из кинофильмов. На мероприятие позвали пациентов всех отделений, но захотели посетить его далеко не все. По информации Косенко, такие мероприятия проходят в стационаре раз в несколько месяцев.
Если человек совершает какой-то серьёзный проступок, его переводят в другое отделение. Если не слушает персонал, хранит чай или сигареты, проявляет агрессию, дерётся, даже в шутку, — переводят в надзорную палату. Это комната с несколькими кроватями, без тумбочек. Выходить из неё нельзя. Одежда её обитателей отличается от формы остальных больных, чтобы сразу было видно, кто есть кто. Из комнаты выводят только на прогулку и в туалет. Иногда выпускают в столовую, но чаще еду приносят прямо в надзорную палату. Находиться в ней неприятно.
Через надзорную палату проходят все пациенты. Сразу после приезда их помещают именно туда. Могут на следующий день перевести в обычную, а могут задержать надолго. Михаилу пришлось провести там несколько недель, так как мест в других палатах не было.
Для пациентов есть три режима наблюдения. На одном записи про больного делают каждый день. На другом — раз в неделю, на третьем — раз в месяц. Записи порой бывают очень странные: «Смотрел в окно и думал о побеге» или «Зверски ел пряник».
Раньше пациенты работали в лечебно-трудовых мастерских. Но несколько лет назад их закрыли. Теперь вместо них — обязательные дежурства по уборке палат, коридора и столовой. Михаил не знает, разрешено ли это. В столовой — точно запрещено санитарно-эпидемиологическими нормами. Однако в больнице на нарушения закрывают глаза. Врачи говорят, что это трудотерапия. Кроме того, многие пациенты устраиваются убирать другие помещения и в пищеблок. Уборщиков в штате больницы нет — всё делается силами самих пациентов. Их никто не заставляет, но тех, кто работает, быстрее выписывают. На комиссии по выписке одного пациента спросили: «Вы чем в больнице занимаетесь?» Тот ответил: «Играю». — «Ну продолжайте играть».
Лечат в чеховском стационаре так же, как и везде: уколы, таблетки. Правда, от одного из этих лекарств у Михаила дрожали руки. От тремора он избавился уже после перехода на амбулаторный режим. Из процедур делают только энцефалограмму — проверяют, нет ли нарушений в работе мозга. Эту процедуру называют «шапка», потому что к голове прикрепляют несколько диодов.
Выписка
В среднем в чеховской больнице пациенты проводят от двух с половиной до четырёх с половиной лет. Но есть люди, которых там держат практически пожизненно. Никто не обязан тебя выписывать. Если человек по-прежнему представляет угрозу для себя или окружающих, его оставят в стационаре. В этом — коренное отличие больницы от лагеря. Заключённый может уклоняться от работы, не слушаться — ему срок за это не добавят. В крайнем случае не отпустят по условно-досрочному.
Но Михаил был «особенным больным», о чём ему сразу сказал один из врачей. Все вокруг знали, что Косенко проходит по громкому политическому делу. По его словам, на бытовых условиях и отношении других пациентов это почти не сказывалось. Тем более врачи всё равно считали его больным.
Ярче всего своеобразное положение Косенко проявилось на его первой комиссии по выписке. Она проходит раз в полгода для каждого пациента, а входят в неё лечащий врач и другие врачи больницы. В первый раз обычно никого не выписывают, Михаилу рассказывали только про один такой случай. Поэтому врач даже не интересовалась состоянием здоровья Косенко. Вместо этого она обсудила с ним политику, пытаясь защитить российскую власть.
После такой комиссии Михаил, конечно, не ждал освобождения. Но неожиданно его вызвали на расширенную комиссию. Обычно о ней просит больной, если считает, что регулярная комиссия прошла с нарушениями. Михаил ничего такого не просил. На расширенной комиссии речь о политике уже не шла. Члены комиссии обещали выпустить Михаила через несколько месяцев. И действительно, вскоре суд постановил перевести Косенко на амбулаторный режим.
Сам Михаил уверен, что его отпустили благодаря резонансу вокруг политического дела. Он убеждён, что решение о его освобождении принимали не в больнице.
Что делает сейчас
Сейчас Михаил на амбулаторном режиме. Раз в месяц ему нужно посещать психиатрический диспансер в Южном округе Москвы, показываться врачу и получать рецепт на лекарства. Если он совершит правонарушение или пропустит дату посещения, может снова попасть в больницу. С ним в стационаре находился пациент, который однажды не пришёл к врачу по болезни, за что снова загремел в больницу.
Формально Михаил имеет право устроиться на работу. Законы ограничивают больного шизофренией только в получении водительских прав, права на оружие и в работе учителем, врачом и с серьёзными документами. Запрещено быть донором. Но по-настоящему работать Михаил не может. Ему тяжело много читать, смотреть телевизор. Он почти не пользуется компьютером и быстро устаёт. При этом шизофрения у Михаила не острая — он не видит галлюцинаций и не слышит голоса. Несмотря на всё пережитое, отказываться от дальнейшего участия в политических акциях не собирается.
«Я не чувствую себя сломленным, но жить тяжело, — рассказывает Косенко. — Многие врачи считают, что шизофрения сильнее других болезней влияет на качество жизни. Ни на что не хватает энергии. Тяжело контактировать с вещами и предметами». Лечения от шизофрении до сих пор не придумано. Лекарства помогают только окончательно не сойти с ума. «В нашей стране больные шизофренией находятся в тени», — сетует Косенко. Хотя, по данным врачей, этой болезни подвержены около 1 % россиян. По оценкам Всемирной организации здравоохранения, к 2020 году шизофрения станет пятой по распространённости болезнью в мире.
Больным психическими расстройствами обычно отказывают в приёме на работу. Считается, что трудиться наравне со здоровыми людьми они не могут. Руководители открещиваются от душевнобольных — мало ли что выкинет на рабочем месте невротик или шизофреник? Возможно, скоро ситуация изменится и психбольные будут появляться в каждом офисе.
Трудоустройство инвалидов по психическим заболеваниям обсудили на круглом столе в Общественной палате России. Присутствующие на встрече чиновники, врачи, психологи заявили: душевнобольные могут и должны работать.
Инициативная группа психиатров предложила внести поправки в российское законодательство. Они помогут психбольным не только легче устроиться на работу, но и удержаться на ней.
Врачи совместно с юристами их подготовят к маю этого года и организуют общественные слушания.
«Они (поправки. — Ред.) касаются налоговых послаблений для работодателей, которые нанимают психически больных, и предоставления им производственных площадей на безвозмездных или льготных условиях», — отметил участник дискуссии, заведующий медико-реабилитационным отделением ПКБ № 1 им. Н.А. Алексеева Аркадий Шмилович.
Медик уверен, что нужно не принуждать работодателей нанимать психбольных, а сделать так, чтобы им самим было это выгодно.
Ещё вариант — помогать инвалидам открывать и развивать малый бизнес. Душевные болезни не помешают печь и продавать торты, вязать носки, продавать цветы, рисовать и писать картины.
«Помню, разговаривал с одним из инвалидов. Он говорит: "У меня свой бизнес". Стали выяснять: оказывается, он на машине собирает металлолом и сдаёт его», — приводит пример главный научный сотрудник отдела внебольничной психиатрии и организации психиатрической помощи Центра психиатрии и наркологии им. В.П. Сербского МЗ РФ Александр Шмуклер.
На кругом столе озвучили цифры: сегодня в России из 1 млн 300 тыс. инвалидов по психическим заболеваниям около 70% находятся в трудоспособном возрасте, но лишь 1–2% из них работают.
При этом только 5–6% душевнобольных постоянно содержатся в психиатрических больницах. Остальные пребывают дома, а в лечебницы приходят эпизодически. Больные живут на пенсию и ничем не заняты, а могли бы приносить пользу государству.
Эксперты пояснили — устройство на работу будет возможно только для больных, у которых обострение болезни случается нечасто.
«Есть группа больных, у которых постоянно наблюдается подострое состояние, это когда вне стадии обострения наблюдаются некоторые симптомы заболевания. Их мы не трудоустраиваем», — объяснила президент Союза охраны психического здоровья Наталья Треушникова.
Чтобы работодатели не опасались резких обострений и неадекватных реакций душевнобольных сотрудников, эксперты предлагают приставить к каждому из них так называемых сопровождающих. Эти люди будут следить за психическим состоянием сотрудников и при необходимости — вызывать спецбригаду.
«Курировать человека с инвалидностью будут либо волонтёры, которых готовят на специальных курсах, либо социальные работники. Ещё вариант — психологи или медицинские психологи», — объяснила Наталья Треушникова.
Опрошенные нами работодатели заявили, что не горят желанием брать психически больных даже за налоговые льготы и прочие примарки от государства. Никто не жаждет работать с психически неуравновешенными людьми.
Опрошенные работодатели заявили, что в офис психически нездоровых людей брать не готовы. Максимум, что могут им предложить, — удалённая работа.
— На одном из социальных проектов у меня работают душевнобольные люди. В офис сотрудника с психическими заболеваниями я бы не взял. Такие срывы, к сожалению, не бывают по расписанию, и в какой момент он случится и в каком виде проявится, неизвестно, а рисковать жизнями и здоровьем сотрудников я не имею права.На «удалёнку» взять душевнобольного вполне возможно, например, оператором на телефон.
Василий Шмигирилов
директор концертно-продюсерского центра «Василевс»— Конечно, людей с такими заболеваниями страшновато допускать к работе, связанной со взаимодействием с клиентами, поскольку это может нанести удар по бренду и доверию клиентов, но есть такие профессии, на которые мы бы рассмотрели данную категорию граждан (например, помощник по делопроизводству). Если рассматривать это в контексте получения помощи от государства, то может получиться очень выгодный бартер и для бизнеса, и для повышения социальной составляющей общества.
Героиня этого выпуска работает в психиатрической больнице в Барнауле. Она рассказала, чем клинический психолог отличается от обычного, почему в психологии важен научный подход, что ей помогает не допускать выгорания и как оставаться в профессии, когда зарплаты в твоем регионе не всегда превышают МРОТ.
Это история читателя из Сообщества Т—Ж. Редакция задала наводящие вопросы, бережно отредактировала и оформила по стандартам журнала.
Выбор профессии
В седьмом классе я поняла, что мне интересно, почему люди поступают в одинаковых ситуациях по-разному , что они чувствуют и чем живут. Я полезла в интернет, чтобы больше узнать о профессии психолога, и увидела, что есть не просто психологи, а клинические психологи. И сфера их деятельности шире и интереснее.
На клинической психологии дольше учатся и проходят практику в медучреждениях. Будущий клинический психолог изучает, как устроены механизмы не только здоровой психики, но и в условиях заболевания — соматического, психического. Он может работать и с условной нормой, и с патологией. И в отличие от обычного психолога клинический имеет право работать в медучреждениях: как в психиатрических больницах, так и в роддоме, кардиологии, нейрохирургии, травматологии, онкологии и других. Он может — но только в бригаде с врачом — проводить психокоррекцию людям с психиатрическими диагнозами. Обычный психолог не имеет навыков для такой работы. Но может пройти повышение квалификации до клинического. Главное — выбрать достойное учреждение, где обязательно должна быть практика в полевых условиях.
В общем, я грезила поступить на клиническую психологию. В одиннадцатом классе успешно сдала экзамены, чтобы пройти на бюджет, — у семьи не было лишних денег на мое обучение тогда.
За пять с половиной лет учебы было всякое: бывало трудно, бывало неинтересно, приходилось силой воли заставлять себя читать классиков психологии, а однажды я разочаровалась в профессии. Точно не помню причину, но что-то было связано с организацией самого учебного процесса.
А потом у меня как будто открылось второе дыхание. Как раз в тот момент у нас была патопсихология — мой любимый предмет. Это наука о психологических механизмах, которые лежат в основе психических расстройств или сопутствуют их развитию. На парах и практике мы изучали, как отличается деятельность, мышление и другие психические функции при разных диагнозах.
Вообще, из того, что мы проходили, все пригодилось в работе. Благодаря вузу у меня сформировалось научное мышление, поэтому в своей практике я использую только доказательные и апробированные методы работы. Еще в университете нам прививали равное отношение к пациентам и учили вести беседу с учетом их состояний.
После выпуска я улетела во Владивосток и проработала некоторое время там в психоневрологическом диспансере. Мы по запросу психиатров проводили диагностику для выдачи справок на водительские права и на оружие. Еще принимали иностранных граждан, прилетевших на работу во Владивосток, — их обычно направлял работодатель. Были у нас и пациенты из дневного стационара — чаще всего встречу с психологом по их просьбе назначал психиатр, после диагностики мы совместно выставляли цели психокоррекции, чтобы проводить сессии. Мне было интересно и с пациентами, и с коллегами. И зарплата была достойной — 40 000—50 000 Р .
Через некоторое время я вместе с молодым человеком улетела в Корею — ему предложили командировку. Я работала там корпоративным психологом: помогала адаптироваться нашим соотечественникам и занималась документами. Спустя примерно пять месяцев я прилетела на каникулы домой, в Барнаул, и осталась из-за пандемии коронавирусной инфекции.
Место работы
В августе 2020 года я пошла на собеседование в психиатрическую больницу — там не хватало кадров. Меня спросили про опыт, с кем больше предпочитаю работать, и приняли. Сейчас работаю в женском отделении.
К сожалению, я не могу сказать, что руководство ценит сотрудников. В любой больнице есть доктора, которые постоянно познают разные грани своей профессии, проявляют понимание и заботу, умеют сотрудничать с коллегами-психологами. Но до сих пор можно столкнуться с таким явлением, как врачебный снобизм — когда врач не воспринимает всерьез работу психолога, ведь тот не врач. Такие специалисты не готовы сотрудничать, считают, что все нововведения лишние, останавливаются в своем профессиональном развитии и ведут себя крайне высокомерно. Как-то один человек из администрации больницы выразился про новый выпуск медицинских психологов примерно так:
Коллектив в нашей работе очень важен. Поговорить с коллегами за чашкой чая — хороший способ предупредить выгорание. Во Владивостоке мне с этим повезло: всегда была помощь, поддержка, взаимовыручка и много юмора. Разговоры и шутки на отвлеченные темы помогали переводить фокус внимания с работы и немного отдыхать. Сейчас у нас нет такой слаженной команды, к сожалению. Мои коллеги-психологи из других отделений поувольнялись.
Начальство недовольно увольнениями, хотя на нашу зарплату многие не могут даже квартиру оплачивать. Мое ощущение: мы просто, как переработанный материал, уходим после того, как изрядно отработаем, в другие сферы. Чаще — в частную практику или частные клиники, где клиенты более ответственны и платят деньги. Они приходят сами, значит, готовы работать для выздоровления.
В таких учреждениях, как наше, процент мотивированных на выздоровление пациентов очень мал. Хотя, безусловно, люди с психическими расстройствами обычно все же стремятся выздороветь, а не наоборот. Не хочу, чтобы это выглядело как стигма. Просто в стационары чаще попадают не по собственной воле, и большая часть пациентов некритична к состоянию своего психического здоровья, потому что личность уже деформирована. Поэтому они часто пишут жалобы — например, из-за того , что им запрещают иметь телефон, выдают его только на звонки. Хотя это делается из соображений безопасности и конфиденциальности. Обиднее всего слышать на работе беспочвенные оскорбления и мат. Но это исходит от пациентов в острых состояниях, они не могут себя контролировать. Нужно понимать это и стараться не принимать близко к сердцу.
Если психологу не хватает навыков абстрагироваться, переводить фокус внимания с чувств пациента на другие аспекты, у него, возможно, будут проблемы. Но сильно развитая эмпатия, сочувствие и сострадание сами по себе уж точно не могут помешать работе или довести до выгорания. Наша работа требует уважения к людям, поэтому альтруизм и эмпатия для нас важны.
Суть профессии
Работа с людьми, имеющими психиатрические диагнозы, — очень ответственная и сложная, но интересная.
Мы, психологи, обязательно помогаем сформировать запрос и осуществимые цели. Мы знаем законы, по которым функционирует психика, и разные психологические механизмы и конструкты. И когда что-то в жизнедеятельности человека ломается, мы помогаем найти эту шестеренку и починить ее.
Например, человеку стало сложно концентрироваться, он не может усваивать информацию во время учебы. При беседе и диагностике мы определяем, что у него истощаемость, значит, будем делать упражнения на функции внимания. Или человек все учит и запоминает, но, допустим, у доски стоит и молчит, а выясняется, что он не может регулировать свою тревогу, она его настолько дезорганизует, что у доски он все забывает. Тогда мы начинаем работать с тревогой.
Клиническому психологу нужно уметь видеть в пациенте в первую очередь самостоятельную личность и не пытаться решить проблемы за него. Вы не адвокат или инструктор.
Очень часто люди в больнице начинают себя чувствовать лучше, потому что им помогают медикаменты. Но после выписки они попадают в прежние условия и сталкиваются с теми же проблемами. Тут на помощь приходят занятия с психологом. Препараты назначает только врач — психиатр или психотерапевт. Психологи не имеют права даже прописывать БАДы и витамины. Наша задача — дать человеку психологические инструменты и научить применять их на практике, чтобы он смог справляться с проблемами без рецидивов и получать удовольствие от жизни.
Но психология — это наука, а не болтовня. Конечно, есть много проходимцев, кто занимается энергопрактиками, астропсихологией и прочим. Даже в психосоматику залезли и там «наследили», пичкают массы какой-то магией, что вообще не отражает суть психологии. Это все подмена понятий. Скажем, термин «душа» в нашей работе не используется — для кого-то это кажется невыносимо грубым, но это так. Мы уважаем человека, его эмоции, стремления, победы и поражения, признаем уникальность каждого, но не используем такие эфемерные понятия. Мы работаем с психикой.
Психология выдвигает гипотезы и только экспериментально доказывает их или отвергает. Все психологи разные, со своим подходом к работе, но каждый специалист должен знать теорию, применять только доказательные методы и соблюдать этику. К примеру, брать подарки и деньги от пациентов — это нарушение этики.
Многие говорят про нашу профессию, мол, что тут сложного. Но нам для работы нужен большой объем знаний — как теоретических, так и практических. У нас есть ответственность за пациентов, и для каждого мы пишем свою программу занятий.
Я работаю в когнитивно-поведенческом подходе. В самом начале работы мы проводим анализ событий, мыслей и чувств, используем техники майндфулнес, то есть выполняем упражнения по концентрации внимания. Пациент начинает анализировать «эмоциональное цунами», что с ним случается в трудные минуты, и осознает, что мысли — это только мысли, что испытывать чувства нормально. Это уже дает ему небольшое облегчение.
Каждый специалист сталкивается на работе со своими трудностями. Для меня труднее всего не критиковать себя, если психокоррекция идет слишком медленно или вообще не идет. В таких ситуациях я прямо говорю, что нужно искать другого специалиста, работающего в более комфортном для клиента подходе.
Рабочий день
Рабочий день начинается с раппорта: весь персонал слушает, как провели вчерашний день наши пациенты.
Затем я работаю в своем кабинете. До 10—11 часов разбираюсь с документацией, пишу заключения, делаю стимульный материал — это, например, карточки, тексты, рассказы с пропуском слов для наших пациентов. На это уходит от одного до четырех часов в день.
Потом я работаю с пациентами — индивидуально или в группах. После обхода врачи могут сказать, кого нужно взять на диагностику или психокоррекцию. И я иду либо за теми, с кем мы уже занимались, либо беру новеньких. Когда начинаю работать с новыми пациентами, я собираю анамнез, задаю вопросы, выстраиваю доверительные отношения, объясняю особенности их диагнозов или состояний. В день у меня бывает не меньше трех пациентов. С каждым занимаемся час-полтора.
На обед отведено полчаса. У нас нет столовой, поэтому еду приношу с собой.
Если появляется свободное время, то я обычно заполняю его изучением профессиональной литературы или готовлю материалы для терапии.
Я стараюсь не задерживаться на работе и укладываться в режим дня, потому что за сверхурочную работу мне не доплатят, проверено.
До дома я добираюсь спокойно, но с двумя пересадками. Не было такого, чтобы я на работе на кого-то срывалась, но после работы могу быть нервной и отказываться от бытовых дел. Если устала, прошу оставить меня одну, родные меня понимают, никто не давит.
Чтобы отвлечься, у меня есть йога, прогулки, время с любимой собакой, книги, фильмы, сериалы — все как у людей. Все чаще вспоминаю про рисование, оно помогает отключать мозг. На работе мне нужно усвоить столько информации, что вечером бывает потребность немного «деграднуть» — тогда смотрю «Симпсонов» или «Что было дальше».
Случай
Иногда наши пациенты совершают мелкие «пакости», из-за которых очень злятся родственники других пациентов. Например, одна пациентка воровала у других вставные челюсти и персонал потом долго не мог найти, где чьи.
Подработки
Я беру подработки, но их не так легко найти в нашем крае. Обычно они связаны с моей основной работой. Например, сейчас я работаю с документами и редактирую материалы о психологии, чтобы там не было псевдонаучной или стигматизирующей информации.
Доходы и расходы
Весь мой заработок составляет около 18 000 Р . В психиатрической больнице я получаю МРОТ для Алтайского края — около 12 000 Р . Оклад — 5600 Р до вычета налога, а до МРОТ зарплату добивают надбавками.
У нас в крае есть больницы, где медицинским психологам делают более весомые надбавки, чтобы за обычную нагрузку выходило 25 000 Р . В нашей больнице, если хочешь больше, бери сверхурочно.
Думаю, эта проблема обширная и касается зарплат всех медработников в крае. Учитывая их уровень, я считаю, что 20 000 Р за работу в одном отделении — это уже достойный доход. Если бы оплату труда медицинского психолога у нас в регионе пересмотрели, то мой заработок оправдывал бы затраченные энергоресурсы. Это банально, но зарплата — уже хороший способ предотвратить выгорание и, конечно, решающий стимул.
За бытовые нужды рассчитывается мой муж — я не могу покрыть даже аренду квартиры. Конечно, с такой зарплатой во многом приходится себя ущемлять. Я отслеживаю наиболее выгодные цены через приложения, если есть возможность, хожу пешком, редко покупаю себе книги, а на вебинары и курсы коплю.
Финансовая цель
Я учусь финансовой грамотности, чтобы увеличить свой достаток и не ущемлять себя в простых вещах. Пока что читаю Тинькофф-журнал и книгу «для чайников» о том, как зарабатывать на акциях, планирую еще слушать подкасты и начать применять знания на практике. Хотела бы увеличить доход до 50 000 Р в месяц путем плавного перехода к частной практике.
Мне придется долго копить на повышение квалификации и дополнительное обучение, но это очень важно в моей профессии. Вообще, организация может покрывать обучение своего специалиста, но у нас не хотят тратить на это ресурсы.
Курсы повышения квалификации с подтвержденными дипломами могут стоить от 14 000 до 100 000 Р . Их нужно проходить только у аккредитованных университетов и организаций, так себя можно застраховать от ложной информации. Обычные вебинары тут не подойдут: вебинар, например, по нейропсихологии не делает из психолога нейропсихолога, он все так же не имеет права работать им. А авторские и именные курсы — это вообще мракобесие и трата денег, так называемое инфоцыганство.
Будущее
Я мечтаю отучиться на судебного психолога и нейропсихолога. Эти предметы мы изучали еще в университете, но этого мало для практики. Повышать квалификацию можно всегда, было бы желание: хочешь расширять свои знания и сферу работы — учись и работай.
Роста внутри больницы точно не будет, поэтому для развития нужен переход в другое учреждение и частная практика, тут главное — решиться. Ну и стоит набраться опыта перед тем, как выходить в свободное плавание.
МОИ ДНИ ПРОХОДЯТ В ОКРУЖЕНИИ ЛЮДЕЙ С ШИЗОФРЕНИЕЙ, биполярным аффективным расстройством и олигофренией. Я медицинский психолог в реабилитационном отделении московской психиатрической больницы — и эта работа идеально мне подходит.
Мои планы на будущее несколько раз радикально менялись: модельный бизнес, журналистика, немецкий язык, звукорежиссура — в итоге диплом о высшем образовании я получила по специальности «психолог». Мне хотелось помогать людям, попавшим в экстремальные ситуации, и работать в МЧС — для этого нужно было отучиться ещё год. Просмотрев профильные программы по нужной специализации, я выбрала ту, что предлагал Московский институт психоанализа. Там сразу предупредили об обязательной практике в психиатрической больнице — пугающая перспектива. Что я к тому моменту знала о психиатрических больницах? Только то, что показывают в кино: агрессивные убийцы, одержимые дьяволом, полуживые тела с пустыми глазами — классика американских ужастиков пронеслась перед глазами.
Перед первой субботней практикой я почти не спала и несколько раз переглаживала белый халат. В то осеннее
утро у входа в психиатрическую больницу собралось примерно пятьдесят студентов. От проходной до корпуса
я передвигалась чуть ли не перебежками и старалась держаться как можно ближе к остальным. В актовом зале специально села в третий ряд, чтобы хорошо видеть происходящее и в то же время не быть слишком близко
к пациенту, которого вот-вот должны были привести. Преподаватель объяснил, что на всё происходящее мы должны реагировать максимально спокойно. Никаких комментариев. Смотрим, слушаем и конспектируем.
Женщина говорила о своей семье, признавалась, что ужасно скучает по детям. Когда её увели в палату, патопсихолог сказал, что это яркий пример бреда
Я ждала кого-то стереотипно «ненормального», кто будет бросаться на людей, раскачиваться, валяться по полу и закатывать глаза. И была совершенно обескуражена, когда в сопровождении патопсихолога — специалиста по патологиям мышления — в зал вошла совершенно обычная на вид женщина в халате, накинутом поверх больничной пижамы. Аккуратная, с приятным голосом. Если бы я встретила её при других обстоятельствах, в метро или магазине, никогда бы не подумала, что с ней «что-то не так».
Пациентка спокойно и подробно отвечала на вопросы патопсихолога. Он спрашивал её о самочувствии и просил выполнить разные задания, которые выявляют нарушения мышления. Временами её заносило в пространные рассуждения о смысле жизни — но с кем не бывает? Женщина говорила о своей семье, признавалась, что ужасно скучает по детям. Когда её увели в палату, патопсихолог сказал, что это яркий пример бреда при шизофрении: всё, о чём пациентка так искренне и подробно рассказывала, оказалось стопроцентным вымыслом. У женщины в больничной пижаме, как значилось в её истории болезни, вообще не было близких родственников.
Жизнь с заболеванием
Как живут взрослые люди с психическими заболеваниями, с которыми я сталкиваюсь в работе? Их жизнь проходит примерно по такому сценарию: состояние острого психоза, госпитализация, выписка, возвращение домой, ежедневный приём лекарств. Психиатр ставит диагноз и отвечает за медикаментозное лечение, медицинский психолог занимается реабилитацией и следит за состоянием человека. В лучшем случае у пациента наступает ремиссия, но чаще всего после временного облегчения случается рецидив и круг замыкается. Во время обострения пациент находится в больнице в среднем три недели; всё остальное время он наблюдается в диспансере. Через месяц после начала практики меня позвали работать волонтёром в одном из них.
Мы с пациентами много разговаривали — им ведь катастрофически не хватает общения. Порой они
по три раза рассказывают, как доехали до диспансера
и что видели на улице. Самый обычный бытовой разговор
с психологом для многих — спасение и единственная возможность пообщаться с другим человеком.
Ни малейшей агрессии я не замечала — бояться их было бы просто нелепо. Я видела перед собой очень одиноких людей, с которыми случилось страшное: их собственный разум отказал им и лишил возможности жить полной жизнью. Общество от них отвернулось, как от
прокажённых. Родственники, друзья, за редким исключением, стали избегать. Ни капли поддержки. Тотальное одиночество.
Я видела перед собой очень одиноких людей, с которыми случилось страшное: их собственный разум отказал им и лишил возможности жить полной жизнью
Пациенты знают, что с ними «что-то не так», видят, что это вызывает у окружающих страх и даже отвращение, поэтому начинают считать себя плохими. Общество навязывает им чувство вины и усложняет сам процесс лечения. В 95 % случаев, когда человек начинает вести себя не так, как обычно — считает белые стельки в ботинках, слышит голоса, не может сконцентрироваться на разговоре или говорит неразборчиво, так, что его не могут понять окружающие, — родственники игнорируют проблему до последнего. Сам человек за медицинской помощью не обращается. Ситуация становится критической. В итоге пациент пытается себя покалечить, покончить с собой или не может избавиться от галлюцинаций и навязчивых мыслей. Тогда ему вызывают скорую, которая и увозит его в больницу в состоянии острого психоза. Это классический сценарий для больных шизофренией.
При биполярном аффективном расстройстве всё выглядит иначе. Хорошо помню одну из первых пациенток с этим диагнозом в моей практике. Девушка только что пережила маниакальное состояние, когда её сознание разгонялось настолько сильно, что она уже не могла закончить дело или договорить одну фразу. Её разрывало от количества идей, желаний, предположений. В таком состоянии люди делают огромные спонтанные траты, отправляются в незапланированные поездки, берут кредиты. У них отключается чувство ответственности. Пациентка с биполярным расстройством, о которой я говорю, уже приняла первую дозу замедляющих сознание лекарств, но всё ещё оставалась невероятно «быстрой»: бросалась складывать оригами, рисовать набросок для татуировки, курить, искать специальную бумагу. Нередко люди с биполярным аффективным расстройством скучают по маниакальному состоянию, особенно когда переживают противоположную стадию — депрессию.
Правила общения
Работать в психиатрической больнице в качестве штатного клинического психолога я начала совсем недавно, когда закончились годовая практика и волонтёрство. Главная моя обязанность сейчас — диагностика. Я общаюсь с пациентами и разбираюсь, в чём именно состоит нарушение мышления в том или ином случае, чтобы психиатру потом было легче поставить диагноз. Плюс веду разные тренинги, которые помогают пациентам комфортнее контактировать с окружающим миром. Современная психиатрия пришла к тому, что многие заболевания, которые раньше лечили исключительно медикаментозно, можно частично или даже почти полностью корректировать терапией.
При общении с людьми с психическими заболеваниями медицинские психологи обязаны соблюдать несколько правил. Главные из них: не обсуждать с пациентами их диагноз, сохранять дистанцию и полностью избегать физического контакта. Мы не можем дружить или находиться с пациентами в близких отношениях:
это делает терапию неэффективной. Психолог должен
быть авторитетом, иначе половина тех, с кем он работает, вместо занятий будет требовать пить чай и обниматься.
Принципиально быть эмоционально стабильной.
Я не могу позволить себе выпить или не выспаться перед работой
Один из моих пациентов, например, постоянно пытается целовать мне руки. Шизофрения у него с детства, он всё время представляется разными именами и постоянно слышит в голове детский голос, который ругается матом. Если я хоть раз в общении с ним дам слабину, восстановить профессиональные отношения будет невозможно. Ещё принципиально не испытывать чувство жалости и быть эмоционально стабильной. Я не могу позволить себе выпить или не выспаться перед работой, так же, как прийти расстроенной, раздражённой или плохо себя чувствовать. Пациенты всё это моментально считывают, и установить с ними контакт становится намного сложнее.
Я стараюсь чётко разграничивать профессиональную деятельность и повседневную жизнь, чтобы про себя не ставить диагноз всем подряд. За собой я пока этого не замечала, но от старших коллег слышала, что у них есть проблемы с походами в музеи. Профессиональному психологу или психиатру сложно смотреть на картину, написанную в состоянии острого психоза, и спокойно наслаждаться художественным впечатлением без того, чтобы начать анализировать ментальные особенности автора.
Буквально через несколько недель волонтёрства я отказалась от идеи пойти работать в МЧС и решила остаться в психиатрической больнице — оказалось, что я идеально для этого подхожу. Пациентам со мной комфортно, они быстро открываются, а я интуитивно налаживаю контакт. В нашем деле главное — желание и много практики. Грустно, что у большинства пациентов хроническое состояние: они выписываются, но через какое-то время возвращаются в больницу. Иногда кажется, что есть серьёзные положительные сдвиги, а буквально через неделю болезнь снова побеждает.
Заведующий нашего реабилитационного отделения — настоящий фанат своего дела. Благодаря ему в больнице пациенты, кроме обязательной терапии, могут заниматься живописью, лепкой, танцами, посещать театральную студию и экскурсии. Ведут эти активности штатные психологи, которые понимают специфику пациентов и то, как они воспринимают реальность. Но даже постоянное внимание и эффективная терапия не всегда могут гарантировать выздоровление.
Новость о том, что я работаю в психиатрической больнице, сто процентов собеседников воспринимают остро. К вопросам типа «А ты не боишься заразиться?» или «А их там хотя бы связывают?» я научилась относиться философски. Лёгкий дискомфорт — ничто в сравнении с кайфом каждый день помогать людям, которые в этом очень нуждаются.
Читайте также: