Что такое прекаризация трудовых отношений

Опубликовано: 17.09.2024

Как-то неожиданно материализовались образы людей, которыми населено будущее из классических антиутопий, так называемые социальные низы. Этих людей авторы называли по-разному. Дж. Оруэлл окрестил их «пролами» — неинтересными государству, живущими за пределами зоны, предоставленной «нормальным гражданам». Иван Ефремов называл их «короткоживущими», которых рожали, выращивали и использовали, как рабочую силу, пока они были здоровы, а потом отправляли умирать, как выполнивших свою функцию.

А сегодня заговорили о новом социальном классе — о прекариате. Прекариат — это по аналогии с пролетариатом.

К пролетариям в классическом марксизме относили тех, кто не имеет собственности на средства производства, а в домарксистскую эпоху — просто неимущих, пригодных для любого использования.

Прекариат — это те, кто не имеет нормальной работы, кто трудится в условиях прекариальной, или, как ее еще мягко называют, неустойчивой занятости.

Вообще у термина precarious нет однозначного перевода на русский язык — чаще всего это слово переводится как «неустойчивый», «ненадежный», «угрожающий». У этого слова проглядывается корень знакомого слова «кариес» (carious — гнилой, разъедающий).

Что же это за труд такой? Прежде всего, это временный труд, труд без четкой перспективы — работа по временным трудовым договорам, договорам подряда, устным договорам. Исследования показывают, что все чаще реальный договор работника с работодателем имеет устный характер, а официальный документ — всего лишь ширма для проверяющих. Работники зачастую не только не знают, что записано в их договоре, но и не помнят о его существовании. Ведь никто не собирается соблюдать этот договор в плане гарантированности рабочего места, даже на формально оговоренный срок. Уволить могут в любое время и по любому поводу. И это дает колоссальный управленческий эффект.

Срочный договор, с возможностью прервать его в любой момент, превращает работника в очень послушное существо. Причем чем больше работник нуждается, чем он беднее, тем он послушнее. Если перевернуть цитату Маркса о капиталисте, который за прибыль в триста процентов может совершить любое преступление, то временный работник может сделать любую глупость и подлость. Надо — будет строить дома с нарушением технологии, зная, что они могут обрушиться, совершать бессмысленную работу — сегодня раскапывать, а завтра закапывать, укладывать асфальт в дождь, переделывать дату годности на просроченных продуктах, продавать поддельные лекарства.

Готовность работника сохранить любой ценой временную работу, помноженная на стремление предпринимателя к наживе любой ценой, не просто разъедает, она взрывает трудовую и общественную мораль.

Кстати, и самому работодателю от этого достается – жалобы предпринимателей на то, что нет добросовестных и надежных работников, слышатся часто. Но с какой стати проявлять свои лучшие профессиональные качества, если завтра тебя могут уволить? Появится новый хозяин, которому ты не понравишься, — уволят. А может, что-то случится, а тебя назначат виновным — уволят, а то и кризис случится — тоже уволят. Опыт 2009 года не прошел даром. Все хорошо запомнили — когда стало трудно, начались разговоры о «необходимости нам всем вместе затянуть пояса». Но кризис прошел, и слова стали другими — «а с чего вы взяли, что мы обязаны повышать вам зарплату?».

Вообще-то, все эти проблемы с тем, что нужно работать честно, что работа должна быть осмысленной и полезной обществу, — это проблемы старшего поколения. Те, кто помоложе, уже такими проблемами не озабочены.

Для них работа — это то, за что платят, и не более того. Вот пример трудовой биографии человека, который начал свою карьеру в середине 90-х годов. Слесарь — мастер на заводе — оператор прокатного стана — массажист — мелкий предприниматель (торговля продуктами питания) — специалист по утилизации лома цветных металлов — мелкий предприниматель (торговля металлом) — монтажник-электрик.

Что ему еще придется делать в жизни, он не знает. Ему уже под сорок. Но кто он? С одной стороны, вроде может многое, но никакой отчетливой профессиональной принадлежности так и не сформировалось. Пока заработка хватает, но что станет, когда дети подрастут, а здоровье ухудшится? Нечеткость, размытость, прекариальность.

Не надо думать, будто прекариальный труд — это удел только низкоквалифицированных работяг, кто не учился и не приобретал профессию. Например, все больше прекариальных черт проглядывает в деятельности вузовских преподавателей, офисных работников и даже государственных служащих.

Посмотрите — вузовские преподаватели имеют договор на несколько лет. Но раньше это компенсировалось неплохой зарплатой и престижной работой. Теперь же от высоких зарплат не осталось и следа, нагрузка растет, а учитывая, что, кроме преподавания, надо заниматься поиском грантов, вести научную работу и публиковаться, переработки становятся просто запредельными. Если же посмеешь иметь собственное мнение — вылетишь с работы в два счета! От чистого прекариата педагогов отличает только то, что большинство из ни еще не утратили своей профессиональной принадлежности.

Конечно, если ты суперпрофессионал и твои услуги очень востребованы, то, может, ты себя чувствуешь неплохо. Но таковых единицы. Ведь для большинства работников, не обладающих уникальными квалификациями и сильными рыночными позициями, свобода оборачивается произволом работодателя. Им платят столько, сколько считают нужным, могут по ходу работы изменить условия оплаты, а могут и вообще не заплатить.

Рабочее время в прекариальных условиях — это отдельная тема. Его бывает или чрезмерно много, или очень мало. Чрезмерно много, это когда человек работает без счета времени.

И хватит уже смотреть на переработки как на что-то достойное! Большие переработки — это колоссальный дефект, это значит, что труд людей не ценится, его никто не экономит и, что самое главное, его достойно не оплачивают.

Но главное последствие перезанятости — это выключение людей из всех других сфер жизни. У родителей нет времени на детей, потому что они все время на работе, в дороге на работу или обратно. Почему люди так легко зомбируются телевизором? Да потому, что у них нет времени почитать, обсудить, разобраться в том, кто, что и почему говорит. Вот и хватают то, что проще услышать и легко усвоить. Когда задумываться – пришел, поел, телик глянул и спать, завтра на работу. Современная литература? Книги? Театр и галереи? В выходные бы выспаться и отлежаться. Не забудьте еще и что дом надо содержать в каком-то порядке.

Кстати, не надо думать, что недозанятость — это свобода. Те, у кого сокращенный или неполный рабочий день, вовсе не предаются прослушиванию симфоний Шнитке и чтению Толстого.

Работник одного пищевого предприятия так рассказывает о своем графике: «Зимой у нас не сезон, поэтому объемы падают. Мы работаем не каждый день, но найти другую работу я не могу, так как в любой момент меня могут вызвать на срочный заказ, и я не могу отказаться — меня уволят. Поэтому не работаю, сижу, жду, вдруг вызовут».

В общем, прекариальный труд — это непостоянная работа, негарантированная и невысокая оплата, нерегламентированное рабочее время, никакого обучения, никакого социального пакета, никакой охраны труда. И еще один важный момент — никакой возможности защитить свои позиции и права. Судьба таких людей — всегда быть бедными и зависимыми.

Прекариат в чистом виде, те самые «социальные низы», уже сегодня есть в нашей жизни — это мигранты.

Их миллионы, они живут обособленно, они не обладают той полнотой гражданских и трудовых прав, которая есть у российских граждан. Их эксплуатируют по максимуму, не заботясь о том, что с этими людьми будет потом. Да, они соглашаются на это добровольно. Но используя этих людей подобным образом, мы не просто решаем вопрос с дешевой рабочей силой, мы закладываем социальную конструкцию, в которой появляются «люди второго сорта».

Но важно не столько наличие таких людей, важно то, что многие считают это нормальным и допустимым. Отсюда недалеко до зачисления во второй сорт и своих сограждан – и это уже есть. Миллионы россиян сорвались из провинции, потому что в разрушенной и деградирующей глубинке нет места их квалификации, талантам, усердию. Они выпадают из своей среды – ведь освоиться там, где они живут месяцами ради заработка, им не удается, а там, откуда они уехали, у них рвутся связи. Они перестают быть гражданами – ведь, живя на съемных квартирах и не имея регистрации, они не могут участвовать в выборах.

Кем они становятся? Полугражданами? Мигрантами «высшей категории»? Они превращаются в удобное средство снижения трудовых издержек, то есть в прекариат.

А ведь еще есть так называемые неформально занятые работники. По разным оценкам, их численность колеблется от 15 до 40% всех работающих. Большинство из них живут одним днем, не думая о пенсиях, о будущем, работают, лишь бы сегодня был заработок. Кому-то это даже нравится, они считают себя свободными, кому-то даже везет, и они пробиваются в средний класс. Но большинство так остается на своих шатких позициях.

И их положение во многом не следствие их пассивности или лени. Изучение ситуации показывает, что распространение прекариального труда, а значит, и формирование нового класса, является предметом последовательного социального конструирования. Этому способствуют многие законы, уже принятые в рамках господствующей неолиберальной идеологии. Прежде всего это ограничение возможностей профсоюзов, которые не могут на равных вести переговоры с работодателями, лидеры которых не защищены от давления, наконец, не могут нормально использовать такой инструмент, как забастовка.

Де-факто легализован заемный труд, ставший увесистым вкладом в фундамент нового класса. Ведь заемный труд — это работники, у которых нет стабильной работы, надежного заработка, которые не могут объединяться в профсоюзы и защищать свои интересы. А если вспомнить инициативы по отмене сорокачасовой рабочей недели, которые предлагались представителями бизнеса, право работодателя изменять трудовой договор в одностороннем порядке, расширение оснований для применения срочных трудовых договоров…

Сюда же надо добавить удивительную терпимость правоохранительных органов к нарушениям трудового законодательства. Много лет существуют невыплаты заработной платы, много лет говорят о серых зарплатах — но ситуация не меняется. Зная, как эффективно государство может бороться с тем, что ему не нравится, остается предположить только одно — ситуация с невыплатами и серые зарплаты не рассматриваются властями как что-то неприемлемое.

В таких условиях работодатели, которые не начинают экономить трудовые издержки подобным образом, будут терять свои рыночные позиции. Экономическая логика заставит их превращать своих работников в полурабов, четверть-рабов и т.д., формировать тот самый прекариат.

Что в итоге? Создано социальное пространство, где не действует закон, где воспроизводятся практики позапрошлого века. Люди, попадающие в это пространство, на эти роли, выпадают из современной жизни, из нормальных отношений.

Почему-то многих сегодня волнует, что гомосексуализм и излишняя толерантность разрушают традиции нормальной жизни и семьи. Но почему-то никто не говорит, что неформальная занятость и прекариальный труд делают это масштабнее и очевиднее.

Где искать выход? Прежде всего нужно остановить расползание неформальных трудовых отношений. Современные формы трудового права имеют огромный потенциал, для того чтобы оформить и упорядочить любые формы трудового взаимодействия. Нужно вернуть понятия справедливости и гуманизма в экономику. Нужно вернуть понимание, что работники не менее ценны для общества, чем предприниматели или чиновники.

Но больше всего — нужен ответственный диалог работников с работодателями. Можно, конечно, ничего этого не делать, можно продолжать гнаться за снижением трудовых издержек любой ценой. Но надо понимать, что мы одновременно закладываем новую структуру общества. Почитайте О. Хаксли про «Дивный новый мир» или «Облачный атлас» Д. Митчелла, там написано, что будет дальше.

Процессы стремительной трансформации нынешнего миропорядка вызвали к жизни серьезные изменения в социальных структурах современного общества, для восприятия которых понадобились новые понятия и концепции. Одним из таких понятий, используемых для осмысления совокупности новых социальных явлений, стало понятие “прекариат”, введенное в оборот французскими социологами (П. Бурдье) еще в 1980-е гг. для обозначения временных или сезонных рабочих. Впоследствии этим термином стали обозначать людей, не имеющих стабильной работы, социальных гарантий и возможностей интеграции в нормальную общественную жизнь.

Что касается попыток вывести данное понятие на более высокий теоретический уровень, придать ему большей глубины и содержательности, то наиболее ярким примером здесь может служить работа британского экономиста и социолога Гая Стэндинга “Прекариат – новый опасный класс” (2011). Следует заранее отметить, что автор не претендует на полноценную рецензию этой работы, а лишь ставит задачу проанализировать теоретико-методологические основания концепции Стэндинга и сделать вывод об обоснованности или необоснованности выделения прекариата в качестве нового общественного класса.

Наконец, под этими четырьмя группами расположился быстро растущий новый класс – “прекариат”. «Он состоит из множества необеспеченных людей, живущих непонятной жизнью, работающих в случайных и постоянно меняющихся местах без всяких перспектив профессионального роста; прекариат — это миллионы разочарованных молодых людей с образованием, которым совершенно не по душе то, что их ждет впереди; миллионы женщин, сталкивающихся с жестоким обращением на депрессивной работе; постоянно растущая армия тех, кто отмечен клеймом преступника на всю жизнь; миллионы “нетрудоспособных” и мигрантов по всему миру» (цит. по: Стендинг, 2011).

Однако четкого определения этого нового класса Г. Стэндинг не дает. Автор просто перечисляет характеристики, отличающие, по его мнению, прекариат от других классов. Так, от салариата его отличают очень слабые отношения с капиталом и государством. В свою очередь от пролетариата прекариат отличается отсутствием социальных контрактов, предоставляемых старому рабочему классу в обмен на субординацию и лояльность к государству. Итак, “отсутствие доверительных отношений с капиталом и государством, а также какой-либо защищенности в обмен на субординацию, выделяют прекариат среди других классов” (р. 8).

Ниже автор конкретизирует понятие “защищенности”, проводя еще более глубокое различие между традиционным рабочим классом и прекариатом. Защищенность включает в себя: 1) безопасность рынка труда; 2) гарантию занятости; 3) гарантию труда; 4) безопасность труда; 5) воспроизводство квалификации; 6) безопасность доходов; 7) безопасность выражения мнения (р. 10–11). По Стэндингу, чтобы оказаться в составе прекариата не обязательно испытывать на себе отсутствие всех семи показателей социальной защищенности, так как отсутствие гарантий лишь одна из характерных особенностей прекариата. К другим относятся: специфические отношения распределения и отсутствие профессиональной идентичности.

Отличительная черта прекариата состоит в том, что ему в основном приходится полагаться только на прямое денежное вознаграждение за труд. Прекариат не может рассчитывать на государство, пенсии, пособия по безработице, оплату медицинских счетов и т.д. Это очень сильно ослабляет позиции прекариев во времена кризисов и социальных потрясений, делая их более уязвимыми по сравнению с работниками, имеющими доступ к государственным пособиям или иным формам получения поддержки (р. 11–12).

Наконец, третий отличительный признак прекариата – это отсутствие профессиональной идентичности. “Прекариат не ощущает себя частью солидаризированного трудового сообщества” (р. 12). Если трудовой путь обычного рабочего, всю жизнь проработавшего на одном предприятии, можно себе представить в качестве плавной, медленно восходящей линии, на которой точками отмечены этапы его карьерного и профессионального роста, то график трудовых практик прекариата будет, напротив, выглядеть как изломанная кривая с частыми спадами, подъемами и длительными периодами безработицы.

Фрагментированная занятость и частая перемена рабочих мест мешают прекариату обрести чувство принадлежности к профессиональному сообществу, что только усиливает ощущение отчужденности и нестабильности положения этого класса (р. 12).

Таким образом, нестабильный доход, потеря прав, гарантий и профессиональной идентичности — это, согласно Г. Стэндингу, ключевые характеристики “нового класса”. Отметим, что выводя это понятие, автор постоянно пытается определить прекариат через то, чем он не является. Прекариат “не обладает…”, “не имеет…”, “не
является…” и т.д. Другими словами, ни один из приводимых автором признаков не представляет собою видовое отличие, присущее только прекариату. На эту логическую ошибку, называемую отрицательным определением, обращают внимание и другие критики концепции Г. Стэндинга [Seymour, 2012].

Думается, что подобные ошибки есть следствие непрочности теоретического фундамента, на котором воздвигает свою концепцию британский исследователь. Поясним свою мысль. Очевидно, что в основе разработанной Г. Стэндингом классификации лежит веберианское видение системы социальной стратификации. Классообразующими факторами в его концепции выступают уровень дохода, владение собственностью, неравномерность распределения привилегий, гарантий и ресурсов и т.д. Вооружившись перечисленными критериями при попытке разобраться в проблеме хитросплетений социальных отношений в современном капиталистическом обществе, автор, на наш взгляд, лишь еще больше запутался в этом вопросе. Все дело в том, что ни один из перечисленных “классообразующих факторов” таковым не является.

Таким образом, “определение” прекариата, данное Стэндингом, не иначе как отрицательным получиться и не могло, поскольку в видовых отличиях “нового класса” указаны лишь признаки, которыми прекариат не обладает, но при этом ими не обладают и другие “классы” Стэндинга, отличия между которыми приобретают скорее количественный, а не качественный характер.

Рассуждая о социальной структуре современного общества вообще и о прекариате в частности, Г. Стэндинг постоянно прибегает к использованию понятия “класс”. Так, по мнению британского исследователя, “прекариат – это класс, находящийся в процессе становления, но еще не класс “для себя” в марксистском понимании этого слова” (р. 8).

Подобные высказывания заставляют нас обратиться к марксистской традиции классового анализа. Напомним, что в марксизме главным критерием, определяющим деление общества на классы, является отношение к средствам производства. Именно оно опосредует и определяет все другие черты общественных классов. Это не означает, что данный признак есть единственный признак класса вообще. Например, считающееся классическим ленинское определение общественных классов содержит и другие характеристики: место в исторически определенной системе общественного производства, роль в общественной организации труда, способ получения и раз-
мер доли общественного богатства. В лучшем случае Г. Стэндинг рассматривает два последних признака, которые не являются ключевыми для марксистского классового анализа. Таким образом, хотя автор использует марксистскую терминологию, к марксистскому классовому анализу данная концепция не имеет никакого отношения. Думается, можно полностью согласиться с мнением Р. Сэймура о том, что: «Ни одна из приведенных Стэндингом характеристик “прекариата” не является фундаментальной
для классового анализа в марксистском понимании» [Seymour, 2012].

Наконец, необходимо учитывать и то, что классы участвуют не только в процессе материального производства, но и в воспроизводстве всей совокупности социальных отношений данной общественной формации. “Капиталистический процесс производства, – пишет Маркс, – рассматриваемый в общей связи, или как процесс воспроизводства, производит не только товары, не только прибавочную стоимость, он производит и воспроизводит само капиталистическое отношение, – капиталиста на одной стороне, наемного рабочего – на другой” [Маркс, 1960: 591]. Отношение к средствам производства определяет ход и направленность процесса общественного производства. Являясь фундаментальной причиной классовых антагонизмов, данный фактор, стало быть, определяет не просто случайное противопоставление позиций отдельных индивидов в структуре общественной иерархии, но воспроизводит саму взаимную обусловленность общественных классов. “Теперь уже не простой случай противопоставляет на товарном рынке капиталиста и рабочего как покупателя и продавца. Механизм самого процесса постоянно отбрасывает последнего как продавца своей рабочей силы обратно на товарный рынок и постоянно превращает его собственный продукт в средство купли в руках первого” [Маркс, 1960: 590].

“Классовые характеристики” прекариата, выделяемые Стэндингом, также не являются фундаментальными для функционирования механизма воспроизводства капиталистической системы как целого. Марксистский классовый анализ и здесь не обнаруживает никаких особых различий между прекариатом и рабочим классом.

Желание непременно провести четкую грань между пролетариатом и прекариатом заводит Стэндинга в ловушку антиисторизма и европоцентризма. Автор постоянно подчеркивает, что пролетариат состоит из рабочих с долговременной и стабильной занятостью, с фиксированным рабочим днем. Пролетарии имеют определенные
возможности: продвижение по службе, членство в профсоюзе, заключение коллективного договора (p. 6).

Ограниченность такого взгляда на рабочий класс очевидна. История возникновения пролетариата известна, и наполнена она, отнюдь, не “социальными гарантиями” и “стабильной занятостью”. Периоды массового голода и безработицы, кровопролитная классовая борьба, жесточайшая эксплуатация и две мировые войны – вот, через что пришлось пройти западноевропейскому и американскому рабочему классу чтобы, наконец, насладиться плодами с дерева государства “всеобщего” благосостояния. Исторический период, во время которого западный капитализм функционировал по кейнсианской модели, охватывает чуть более двух десятилетий, что составляет ничтожно малый срок в истории развития этой общественной формации. Абсолютизировать социальные достижения, достигнутые в этот период рабочим классом – значит искать “золотой век” или “потерянный рай”, которых никогда не существовало.

Непродолжительность существования феномена государства благоденствия (Welfare State) дополняется узостью его географических рамок. От редакции. Не стоит забывать, что те достижения, которые получили рабочие на Западе, являлись следствием в том числе и огромного давления на мировой капитализм социалистической системы, продемонстрировавшей лучший стандарт социально-трудовых прав и гарантий наёмных работников. Общественный компромисс между трудом и капиталом существовал лишь в Западной Европе и США, не распространяясь на периферийные и полупериферийные страны, оказавшиеся в то время в ловушке “догоняющей модернизации”. Именно в странах третьего мира (прежде всего на африканском континенте) исследователи еще в конце 1960-х гг. впервые столкнулись с феноменом “неформальной занятости”, явлением, по нашему мнению, очень тесно соотносящимся с “прекариатом” Стэндинга.

Значит ли это, что сама концепция прекариата не более чем очередной пример “приумножения сущностей”, не вносящая в современные социальные исследования ничего нового? В качестве ответа на этот вопрос хотелось бы процитировать Р. Сеймура: “Самая большая сложность с этим концептом в том, что его последователи хотят от него гораздо больше, чем он способен сделать – а именно назвать, описать и объяснить образование нового социального класса” [Seymour, 2012].

Если признать, что прекариат является составной частью пролетариата, а не неким “новым классом”, находящимся в процессе становления, то эвристический потенциал данного понятия резко возрастет. Для этого, на наш взгляд, следует отойти от попыток представить прекариат в качестве самостоятельной единицы социального исследования, перейдя к анализу самого процесса прекаризации, соотнеся его с традиционной для марксизма темой абсолютного и относительного обнищания пролетариата. Именно сейчас в условиях тотального господства принципов “политической экономии неопределенности” (З. Бауман), и введения все новых мер жесткой экономии концепция прекаризации может помочь осознать внутреннее единство процессов социальных трансформаций, протекающих в современном мире.

Прекаризация втягивает все новые и новые общественные слои в трясину социальной нестабильности, беспокойства и непредсказуемости, не делая различий ни между “белыми” и “синими” воротничками, ни между странами центра и периферии, “выравнивая норму эксплуатации по нижней границе” (Иштван Месарош). Такой взгляд на процессы современных социальных трансформаций позволяет увидеть общее там, где раньше проявлялись лишь различия. Увидеть общее в данном случае
означает отказаться от антиисторических и европоцентристских подходов к проблеме социальных классов, поставив крест на различных мифах об “исчезновении” или “смерти” рабочего класса. Перефразируя Карла-Хайнца Рота, можно сказать, что пролетариат не просто “вернулся”, на самом деле он никуда и не исчезал.

Прекариат (от лат. precarium — нестабильный, негарантированный и «пролетариат») — новый социальный класс работников с временной или частичной занятостью, которая носит постоянный и устойчивый характер. Автор термина - британский экономист Гай Стэндинг.

Содержание

Прекариат является продуктом неолиберализма с гибким рынком труда, позволяющим быстро менять размер заработной платы (особенно в сторону понижения), уровень занятости.

Появление класса «рикш XXI века», работающих на цифровую экономику, — это, по сути, внутренний аутсорсинг, обнаружение капиталом в развитых странах рабочей силы, которой можно предоставлять условия труда, практически сравнимые с таковыми в Бангладеш или Камбодже. Внутренний аутсорсинг напоминает процесс внутренней колонизации (см. книгу Александра Эткинда «Внутренняя колонизация. Имперский опыт России»). Особенно выделяется применение к «автохтонному» населению практик, отработанных в колониях (сейчас — в современных странах аутсорсинга).

На 2018 год средний класс, достигший пика своего могущества в 1970-х, медленно, но верно опускается до состояния прекариата. И есть все предпосылки для того, что в недалеком будущем эволюция пролетариата в прекариат продолжится и последний станет «ненужнориатом».

Исследований, посвященных перспективам замещения людей роботами по отраслям и отдельным экономикам, уже сотни, если не тысячи. И выводы их похожи. Если верить исследованиям экономистов Карла Фрея и Майкла Осборна, в США к 2033 году под натиском роботизации рискует исчезнуть 47% рабочих мест, существующих в 2018 г. Мировой банк подсчитал, что для Китая эта доля может составить и вовсе 77%. Международная организация труда считает, что даже в таких странах, как Камбоджа, Индонезия, Филиппины, Вьетнам и Таиланд, 56% работников подпадают под риск автоматизации

трудоспособное население, занятое постоянно на временной работе (водители Яндекс.Такси),
люди, работающие неполный рабочий день или пробивающиеся сезонными и случайными приработками,
безработное население,
люди, занимающиеся фрилансом и заемным трудом,
мигранты,
студенты и стажеры.

Для прекариата характерны:

неустойчивое социальное положение,
слабая социальная защищенность и отсутствие многих социальных гарантий,
нестабильный доход,
депрофессионализация.

Трудовые отношения между прекариатом и работодателем носят название прекаризация.

Цифровая экономика как причина ослабления слабых

К 2018 году автоматизация, аутсорсинг и технологическое изменение баланса сил уже привели к резкому ослаблению «слабых».

Роботизация и внедрение искусственного интеллекта (ИИ) сделают «слабых» просто ненужными. До такой степени, до которой изобретение двигателя внутреннего сгорания сделало ненужными лошадей в начале ХХ века.

Многие экономисты, в том числе российские, склонны полагать, что опасения преувеличены. Их критику можно свести к тезису о том, что через процесс автоматизации мировая экономика проходит непрерывно как минимум с начала первой промышленной революции, но в итоге ничего страшного не происходит — создаются новые рабочие места.

Однако критики не вполне осознают, что искусственный интеллект способен заместить «навыки Поланьи», которые до последнего времени считались исключительно человеческими (распознавание изображений и звука, их алгоритмическая обработка и трансформация, тонкая моторика). Сфер деятельности, где человек может быть более продуктивным, чем машина, видимо, будет все меньше и меньше.

Как отмечает специалист по ИИ Сергей Марков, вероятность автоматизации той или иной профессии в кратко- или среднесрочной перспективе зависит во многом от трех основных признаков трудового процесса — степени шаблонности и однообразия выполняемых работником операций, осуществления взаимодействий с клиентами, контрагентами и другими участниками бизнес-процесса при помощи стандартных интерфейсов (например, стандартных форм документов, шаблонных коммуникаций через голосовые или текстовые каналы связи) и наличия накопленных массивов данных, которые могут быть использованы для обучения системы искусственного интеллекта, призванной заменить работника.

Образование прекариата уже давно находится в сфере интересов экономистов. Между тем бурно растущая в последние годы цифровая экономика способна дать фору всем этим процессам. Здесь наблюдаются тенденции еще более драматического, чем в последние 50 лет, смещения баланса сил в ущерб «слабым».

В случае с цифровой экономикой, или, как ее еще называют, «платформенной» либо gig-экономикой, владельцы капитала — это, по сути, владельцы алгоритмов. У многих, если не у большинства современных хайтек-компаний и тем более техностартапов толком нет никаких материальных активов. Основной их актив зачастую алгоритм и средство коммуникации — платформа, в основном в виде мобильного приложения для той или иной деятельности. Классический случай здесь, конечно, Uber.

Алгоритмизированная структура gig-экономики позволяет обойти все формальные права наемных работников, доставшиеся им в наследство от «угольной демократии» Митчелла, — медицинское страхование, минимальную зарплату, пенсионное обеспечение, формальный письменный контракт, выходное пособие, социальный пакет и т. п.

В 2018 году в штате Uber работает всего несколько тысяч сотрудников, а по скачанному в смартфоне алгоритму-приложению на компанию по факту трудится порядка 2 млн водителей по всему миру. Немногочисленные штатные сотрудники Uber получают неплохие зарплаты, хотя их благосостояние несравнимо с доходами собственников компании. А вот 2 млн водителей имеют медианный доход чуть больше $150 в месяц. Uber не считает водителей своими сотрудниками и не обеспечивает их каким-либо социальным пакетом.

Все это очень неплохо для владельцев алгоритмов и клиентов, но одновременно это тенденция, резко усиливающая прекариатизацию, поляризацию рабочих мест, неравенство и дальнейшее ослабление «слабых». В странах с сильными сетями соцзащиты (Нидерланды, Франция, Германия, Швеция) уберизация пока слабо угрожает размыванию среднего класса, но вот для США и некоторых других государств ситуация может стать более острой уже в ближайшее время.

В идеале всесильному алгоритму «рикши XXI века» нужны лишь как временное решение, до скорого появления более совершенных технологий. Машины без водителей — дело ближайшего будущего, и акционерам Uber 2 млн самозанятых скоро окажутся не нужны: у них уже есть капитал, на который можно будет купить или арендовать многомиллионный парк автономных машин и добавить к ним алгоритм, предоставляющий транспорт по запросу клиента.

Еще более простая конфигурация компании — один только алгоритм, позволяющий собственникам автономных автомобилей (например, крупным автоконцернам) предоставлять функцию мобильности по запросу (в этом случае Uber будет похож на Airbnb — компанию, состоящую, по сути, из одного алгоритма, связывающего по миру владельцев недвижимости).

Кстати, приставший к Uber, Airbnb и некоторым похожим компаниям термин sharing economy («шеринговая экономика», то есть экономика, основанная на том, что агенты делятся друг с другом тем или иным благом) часто вводит в заблуждение по поводу ее якобы альтруистической природы. Никто ни с кем просто так ничем не делится, просто алгоритм и приложение позволяют рационализировать использование того или иного блага и увеличить отдачу. Например, тот же частный автомобиль эксплуатируется всего около 10% времени, а остальные 90% он простаивает (как и некоторая недвижимость). По сути, такая оптимизация ограничена в большинстве случаев частными домохозяйствами. В промышленности и в значительной степени в сфере услуг загрузка мощностей и так давно оптимизирована, а в домохозяйствах явный кандидат на оптимизацию именно автомобиль (в чуть меньшей степени — недвижимость). Сложно себе представить попытку «расшерить» телевизор в доме, кухонную технику или одежду. Так что сам по себе эффект шеринговой экономики ограничен, хотя и важен для отдельных ниш (прежде всего для частного владения автомобилями).

Управление прекариатом

К 2018 году людей из прекрасного нового мира цифровой экономики еще полностью не вытеснили, приходится оптимизировать их деятельность, в частности выстраивая за ними тотальный контроль. Возможности, которые предоставляют новые технологии, впечатляют.

Дорогие и ненадежные системы надзора за наемными работниками (из-за того, что их основу составляли люди, за которыми, в свою очередь, надо было следить) довольно успешно заменяются дешевыми и надежными алгоритмами. При этом возможности рутинного сопротивления у наемных (пока еще) рабочих во многих сферах падают практически до нуля.

В современной gig-экономике алгоритм блестяще выполняет работу, с которой не справился бы даже самый лучший надсмотрщик. В сервисах Uber, Lyft или курьерской службе Deliveroo задачу контроля и оценки работников выполняет алгоритм — приложение на смартфоне.

В той же Deliveroo алгоритм мониторит курьеров. Пока этих других «рикш XXI века» не заменили дронами, Deliveroo даже в большей степени, чем Uber, вынуждена совмещать суперсовременные и средневековые технологии, что само по себе довольно забавно.

Алгоритм регулярно высылает работникам персональные оценки за месяц. Курьеры, которые, кстати, как и шоферы Uber, не включаются в штат компании, а юридически являются самозанятыми и не имеют никакой социальной защиты (тот же классический прекариат), оцениваются сразу по нескольким параметрам. Например, «время принятия заказа», «время в пути до ресторана», «время в пути до клиента», «время у клиента», «опоздания» и «непринятые заказы». Алгоритм сравнивает результаты курьера с собственной оценкой того, какими они должны быть. Может похвалить: «Ваше среднее время в пути до клиента оказалось меньше нашей оценки, что означает, что вы соответствуете нашему уровню качества услуг. Ваша средняя разница составила –3,1 минуты». А может и поругать, в итоге наказав рублем (или любой другой валютой, хоть биткоином).

Клиент выигрывает от более дешевого и качественного сервиса. А вот у работников полностью пропадает возможность рутинного сопротивления, баланс сил смещается в сторону владельцев капитала.

Различные стартапы — скажем, калифорнийский Percolata — внедряют системы алгоритмизированной оценки и контроля труда и в другие сферы сектора услуг (в промышленности они уже давно стали нормой), например в розничную торговлю.

Еще один возможный шаг в духе цифровой экономики — вывести продавцов на аутсорс и сделать их самозанятыми, как шоферов Uber или курьеров Deliveroo. Ну а потом вообще убрать профессию как таковую — магазины без продавцов тестируются многими техногигантами, к примеру Amazon [1] .

Участие в классовой борьбе

Прекариат ощущает своё нестабильное социальное положение, для людей возможны различные варианты поведения:

смирение с ситуацией;
попытки приспособления;
активные действия (от акций против правящего режима до криминальной деятельности).

99,9% классовой борьбы вовсе не революции. В основном борьба идет в скрытой форме рутинного ежедневного сопротивления, которое американский политолог Джеймс Скотт называл оружием слабых. Однако его ценность и возможная трансформация во что-то более серьезное во многих случаях определяются существующей технологией и чисто практическими возможностями применения.

Как работа становится основным источником страха и беспокойства? Почему люди во всем мире всё меньше уверены в завтрашнем дне и откуда берется статусный диссонанс? Выясняем, что значит модное, но мало кому понятное слово «прекарность».

В широком смысле прекарность — это состояние нестабильности, непредсказуемости, неуверенности в завтрашнем дне и отсутствия гарантий. Находясь в таком состоянии, мы зависим от условий, на которые не можем повлиять.

Американский философ Джудит Батлер после терактов 11 сентября 2001 года выпустила сборник эссе «Прекарная жизнь», где рассматривает это явление в самом широком смысле (так называемую онтологическую прекарность ).

В эпоху глобального терроризма жизнь человека постоянно находится в опасности. Мы не можем сказать наверняка, доживем ли до конца месяца, а то и до завтрашнего дня.

К тому же риск стать жертвой теракта далеко не единственная угроза, с которой сталкивается любой житель большого города. Можно с ходу назвать более прозаичные — и более вероятные — ситуации, предугадать которые невозможно: так, десятки тысяч людей ежегодно погибают в ДТП. После трагедий вроде пожара в «Зимней вишне» в марте 2018 года или взрыва в петербургском метро в апреле 2017-го люди особенно остро чувствуют непредсказуемость жизни и неуверенность в будущем. Это положение называется экзистенциально прекарным, в нем находятся почти все жители современного мира.

«Эта работа меня убивает». Что такое трудовая прекарность?

Социологи рассуждают о прекарности в первую очередь в связи с трудовыми отношениями. Исследователи труда используют этот термин, описывая нестабильную и нерегулярную занятость — обычное явление в современной жизни.

Самые яркие примеры прекарного трудоустройства — фриланс (о том, как прекарность проявляется в работе фрилансеров на бытовом уровне, мы писали здесь), неофициальное и частичное трудоустройство, временные подработки. При таких формах занятости у наемного работника практически нет или мало социальных и экономических гарантий.

Гай Стэндинг в книге «Прекариат» приводит 7 видов трудовых гарантий, которых лишены прекарные работники. Вот самые актуальные из них:

Гарантия занятости. Стабильность работы обеспечивается официальным трудовым договором, в котором прописаны его сроки и условия расторжения. Если вы работаете без договора, вас могут уволить без объяснения причин в любой момент или изменить условия труда: график, объем работы или оплату.

Гарантия охраны труда. Продолжительность рабочего дня, человека, который работает официально, контролируется: закон защищает сотрудника от переработок и заболеваний на рабочем месте. Масштабные переработки ведут к психологическим расстройствам — более того, известны случаи, когда люди умирали из-за слишком большой загруженности.

Гарантия сохранения четких трудовых обязанностей. Закон защищает официально трудоустроенных от размывания обязанностей. Согласно договору человек должен выполнять лишь официально указанные виды работ, а дополнительные задания оплачиваются отдельно.

Без этих и других гарантий наемный работник не может быть уверен в своем трудовом будущем и сохранении определенных условий труда.

Работа на фрилансе сегодня сильно романтизирована, а трудоголизм и переработки в некоторых индустриях вошли в моду. Однако ударническая работа несет большие долгосрочные риски для физического и психологического здоровья, да и законность ее зачастую сомнительна.

Согласно ст. 91 ТК РФ продолжительность рабочего времени не может превышать 40 часов в неделю.

Я заключал трудовой договор с нанимателем.

У меня стабильная работа на условиях полной занятости. Я точно могу сказать, в какие дни и часы буду работать в следующем месяце.

Мой рабочий день никогда не длится дольше официально заявленных часов. Например, при стандартном 8-часовом графике я всегда могу уйти в 6 вечера.

У меня есть оплачиваемый больничный.

На работе у меня есть определенный круг обязанностей, я всегда делаю только оговоренные в трудовом договоре задания. Мне никогда не приходилось выполнять работу, не входящую в мои обязанности, а если и приходилось, за это платили дополнительно.

Я получаю белую зарплату, и работодатель платит за меня налоги.

Общее число прекарных работников определить почти невозможно. Одна из причин — к этой группе часто относятся самые незащищенные слои населения, до которых никому нет дела: мигранты, студенты, стажеры, пожилые люди, молодые матери. Согласно официальной статистике, доля неформально занятых в России колеблется в районе 20 %. Исследователи считают, что на деле эта цифра значительно выше. Во-первых, она не включает тех, кто трудится полный рабочий день без оформления договора. Во-вторых, многие работники совмещают официальную и неофициальную занятость.

Социологи заключают, что около трети россиян относятся к прекариату.

В Европейском союзе дело обстоит не лучше. Согласно исследованию Международной организации труда, около 60 % молодых европейцев не могут найти стабильную работу и вынуждены соглашаться на прекарную.

В чем причины прекаризации?

Социологи считают, что глобальный рост трудовой прекарности вызван масштабными изменениями в экономике. На Западе эти процессы начались в 1970–1980-е и дошли до России в 1990-е, с падением социализма. Государства отказались от жесткого контроля над экономикой и всю ответственность за установление правил игры на свободном рынке передали частным предпринимателям. Этот процесс ученые называют неолиберализацией. Самым важным при этом становится увеличение прибыли и экономический рост, который во многом зависит от рыночной конкуренции.

Неолиберальный режим — так называемый дикий капитализм — напрямую влияет на трудовые отношения. Государство всё меньше контролирует, на каких условиях предприниматели набирают сотрудников, и не ограничивает бизнес в стремлении снизить расходы, где только можно. Рынок труда становится гибким (этот процесс называется флексибилизацией), иначе затраты на оплату труда постоянно росли бы. При такой системе найма и трудоустройства на плечи наемных работников перекладываются многие риски.

Гибкость трудоустройства предполагает и гибкость зарплаты, занятости, должностей. На бытовом уровне это значит примерно следующее:

Зачем платить большую зарплату, если на свободном рынке труда найдется человек, готовый выполнять эти же задания за меньшую сумму? Зачем нанимать двух работников, если можно значительно расширить функционал одного, слегка увеличив его оклад? Зачем держать сотрудника на полную ставку, если можно отдать часть работы на аутсорс и сэкономить кучу денег?

В итоге не компании конкурируют за работников, а работники вынуждены соревноваться за сокращающееся количество рабочих мест.

В блестящем эссе Job insecurity is now everywhere Пьер Бурдьё наглядно объясняет последствия флексибилизации рынка труда. Как известно, количество профессий, требующих редких навыков и сверхкомпетенций, ничтожно мало по сравнению с пулом относительно простых работ. А вот армия людей, ищущих работу, велика и всё время растет, поэтому предпринимателю ничего не стоит заменить недостаточно компетентного, лояльного или старательного человека.

Таким образом, относительно постоянная работа становится, по выражению Бурдьё, «хрупкой привилегией».

Безработные мечтают получить ее почти любой ценой, например путем прохождения многомесячной стажировки. Занятые же счастливчики стремятся ее удержать — остаются в офисе до ночи, хватаются за дополнительные задания и работают дома в выходные, лишь бы их не сократили.

Бурдьё заключает, что чувство нестабильности и неуверенности, неважно, осознанное оно или нет, оккупирует умы всех без исключения наемных работников.

Мы все привыкли воспевать гибкость и гнаться за ней, но на самом деле она выгодна лишь тому, кто нас нанимает.

А что плохого в гибком графике и фрилансе?

Что ж, некоторым людям гибкий график, возможность доделывать работу по ночам, скакать с проекта на проект и пробовать себя в разных областях кажутся привлекательными.

Возьмем студента. Днем он занят в университете, два (а то и четыре) раза в году у него сессия, к которой надо усиленно готовиться, родители материально поддерживают. Для стандартной стабильной работы нет ни времени, ни острой финансовой необходимости, и фриланс кажется удобной формой занятости.

Но на макроуровне наш студент, для которого нерегулярная работа имеет длинный перечень плюсов, окажется скорее исключением. Социологи утверждают, что для большинства работников гибкость рынка труда, вызывающая рост прекарности, несет в себе скорее негативные последствия — не только бытовые, но и психологические.

Поглощение жизни работой. В результате ненормированного рабочего дня жизнь человека полностью подчиняется труду. Когда в любой момент может появиться срочное задание, грань между работой и досугом автоматически стирается.

Отсутствие самоидентификации и ограничение социальных связей. По мысли Стэндинга, чтобы ощущать удовлетворение, человеку важно иметь возможность определять себя через работу, солидаризироваться с коллегами и быть причастным к трудовому сообществу. Прекарные работники часто не могут ответить на вопросы «кто я?», «что я делаю?» и не имеют поддержки себе подобных. Это усиливает ощущение отчужденности.

Статусный диссонанс. Люди с хорошим образованием, которые не могут найти вакансию, адекватную их квалификации, часто вынуждены соглашаться на работу, не соответствующую по доходу и статусу их бэкграунду. Это вызывает статусный диссонанс и неудовлетворенность. Такие чувства хорошо знакомы выпускникам ведущих вузов, которые вынуждены перебиваться случайным репетиторством и копирайтингом то там, то тут.

Страх и неуверенность. Нестабильная занятость делает будущее человека неопределенным. Прекарным работникам сложно планировать свою жизнь на долгий срок, рационально ожидать чего-то, они не уверены в завтрашнем дне. Люди часто отказываются от стратегического планирования и испытывают страх от перманентного незнания.

Американский социолог Ричард Сеннет заключает, что требования неолиберальной экономики противоречат психологическим потребностям человека и вызывают «утрату человеческой ценности» и «коррозию характера». А потому погоня за гибкостью — это путь не к свободе и независимости, а скорее в сомнительное непредсказуемое будущее.

С недавних пор в научном обороте социологов, политологов и конфликтологов всё более заметное место стало занимать понятие «прекариат». К этому термину прибегают при описании меняющейся стратификации общества в условиях глобализации, указывая, что исподволь в современном мире нарождается новый социальный класс. Опасный класс, убеждены некоторые исследователи. Так ли? Ответить на этот вопрос попробовали участники «круглого стола», состоявшегося на днях на кафедре социологии Института массовых коммуникаций и социальных наук (ИМКиСН) КФУ.

В дискуссии приняли участие заместитель директора по научной деятельности ИМКиСН доцент кафедры социологии, кандидат социологических наук Мария Ефлова, кандидат философских наук, ассистент кафедры общей философии философского факультета КФУ Антон Краснов, ассистент кафедры конфликтологии философского факультета Сабина Ефимова и ассистент кафедры социологии Лилия Фахретдинова, а в роли модератора выступил совсем не ученый, а руководитель общественно-информационного центра КФУ член Общественной палаты РТ Юрий Алаев.

Последнее обстоятельство объясняется тем, что изначально вопрос, определивший тему круглого стола, был поставлен перед некоторыми учеными КФУ университетским пресс-центром, - в контексте подготовки комментариев в связи с киевским майданом, а также параллелями между ним и протестными демонстрациями в Москве в 2012-2013 годах, то есть носил, скорее, политическую окраску. Однако по мере «вхождения в материал» стало понятно, что такой подход оказывается упрощенным, и формат изменился.

Собственно, с предупреждения об опасности упрощений круглый стол и начался. Мария Ефлова продемонстрировала собравшимся пирамиду социальных иерархий современного глобального общества, как ее видит актуализировавший термин «прекариат» британский экономист Гай Стэндинг. Согласно этому построению, наверху, как и во все времена, царят богачи - олигархи, плутократия, политические элиты, а на дне прозябают люмпены. Между ними, сверху вниз по степени материального благополучия, располагаются так называемый салариат (от англ. salary — зарплата) - люди с долгосрочными гарантиями занятости, премиями, пенсиями, медицинской страховкой и всем остальным, затем «старый пролетариат», а вот следом – тот самый загадочный прекариат. Стэндинг относит к нему людей, не имеющих постоянного заработка и места работы, социальных гарантий и гарантий профессионального роста, напомнила Мария Ефлова, но под эти характеристики попадают представители самых разных социальных групп: тут и люди свободных профессий (артисты, юристы, те же журналисты-фрилансеры), которые являются, зачастую, вполне обеспеченными, тут и трудовые мигранты, и студенты… ,Где грань, которая отделяет «прекариат» от люмпенов, скажем, или – на другом полюсе – от классического пролетариата, также подверженного рискам неполной занятости, вынужденной смены мест работы и проживания, нередко обделенного социальными пособиями?

Модератор: Иными словами, построения Стэндинга носят умозрительный характер, нет такого класса, как прекариат?

М.Ефлова: Я думаю, да. Тут, скорее, надо говорить о наборе социально исключенных групп. Во всяком случае, к России, да и к странам Восточной Европы, термин не применим, возможно, что-то такое наблюдается на Западе, Стэндинг ведь ту действительность исследовал…

Л.Фахретдинова: Простите, но Гай Стэндинг (Guy Standing) 3 года, в 90-е, работал в России. Мне кажется, он погружался и в наш материал…

М.: И мы можем утверждать, что процессы глобализации уже в ту пору распространялись и на Россию?

Антон Краснов: Об этом можно поспорить, но я хотел бы обратить внимание на другое: рассуждая о классовой природе общества, мы не имеем право игнорировать марксистское определение пролетариата, отношения труда и капитала, труда и собственности. В статье «Принципы коммунизма» Фридрих Энгельс говорит, что пролетариат – это класс наемных рабочих, которые появляются примерно в 18 веке со становлением индустриального производства. Пролетариат не имеет ничего, кроме своего труда, который он вынужден продавать, потому что продавать ему больше нечего. Если посмотреть под таким углом зрения на прекариат, то не видно, чем он принципиально отличается от пролетариата – это тот же пролетариат, только в условиях новых производственных отношений…

М.: . которые возникли, если продолжить рассуждения «по Марксу-Энгельсу-Ленину», вследствие появления новых производительных сил?

А.К. Скорее, в силу исчерпанности возможностей для углубления разделения труда. Многие философы и политэкономы, начиная со Смита и не заканчивая Тоффлером, справедливо утверждали, что разделение труда, углубление специализаций возможно при условии расширения пространств размещения капитала. В 20-м веке все возможные новые рынки были открыты – последним был рынок распавшегося Советского Союза. Всё, больше расширяться некуда, все реально необходимые профессии и специализации изобретены и освоены. Начинается придумывание специализаций, грубо говоря, референта дворника, и параллельно начинают конструироваться описания «новой реальности», появляются вот такие термины, как прекариат. Хотя в своей материально основе реальность всё та же: есть люди, производящие материальные ценности, есть люди, оказывающие услуги и есть люмпенизированные слои, которые в силу разных обстоятельств не в состоянии делать ни того, ни другого, а просто прозябающие.

М.Е.: Я же и говорю: речь может идти не о прекариате, как новом социальном классе, а именно о некоем наборе социально исключенных групп, а шире – о новых моделях поведения. И эти новые модели, на мой взгляд, присущи не только старому пролетариату, но и люмпенам, и салариату.

А.К.: Согласен. Ознакомившись с работой Стэндинга, я не увидел ни одной материалистической причины происхождения класса. К слову, понятие класса у основоположников марксизма вообще отсутствует. Его дает только Ленин в статье «Великий почин. (О героизме рабочих в тылу. По поводу «коммунистических субботников»). Он говорит, что классом называют большие социальные группы. Но помимо самого определения он дает еще очень мощный инструмент того, как мы выделяем классы – это место и роль в системе производственных отношений.

Нет нужды в том, чтобы выделять прекариат из пролетариата. Что пролетариат – наемный класс, что прекариат. Видимо, господин Стэндинг не совсем знаком с принципом «бритвы Оккама» и не знает, что не нужно множить сущности и понятия без особой на то надобности.

Не нужно множить сущности и понятия

без особой на то надобности.

Стэндинг берет термин аlienation – «отчуждение». И пытается его интрепретировать. На мой взгляд, здесь не нужно было заниматься самодеятельностью, а необходимо применить марксистское понимание «отчуждения». А именно – утрата человеком своей человеческой сущности в процессе производства, когда трудящемуся человеку не принадлежит ни продукт его труда, ни само производство, а он сам превращается в товар, а любой товар, попав в поле деятельности капитала, становится предметом купли-продажи.

Глобальное проституирование товара

рождает глобально проституированного рабочего. (К.Маркс)

В сущности, о том же прекариате говорил еще Элвин Тоффлер в книге «Future Shock» («Шок будущего»). Получается, Гай Стэндинг ничего нового в науку не принес – все уже было сказано до него.

С.Е.: Я разделяю ваши сомнения, но не категорично. Вне зависимости от того, существует ли такой класс, как прекариат, или мы имеем дело с некими социально исключенными группами, надо, мне кажется, иметь в виду, что само развитие таит в себе конфликтность, и важно вовремя увидеть, какая она эта конфликтность – созидательная или разрушительная.

М.: Именно! Что происходит с этими группами: они растут численно, они как-то меняются качественно? Мы ведь признаем, что человечество переходит от индустриальной цивилизации к постиндустриальной, соответственно, меняются формы и виды занятости, какие-то профессии отмирают, появляются новые. Каких-то 20 лет назад такое явление, как фрилансерство, трудно было себе представить, во всяком случае, в России, сегодня же это – всё более распространенная форма участия в разделении труда, и такие формы трудовой занятости несут определенные риски…

А.К.: Для кого? Для работодателей, для правящей элиты?

М.: Да, в первом приближении, а в конечном счете – для сложившегося уклада жизни общества. Не так?

М.Е.: Происходит расширение теневой экономики: людям негде работать, отсюда и увеличение фрилансеров. Но их ни в коем случае нельзя выделять в какой-то отдельный класс.

Л.Ф.: Я бы хотела обратить внимание на два привходящих обстоятельства. Первое. Гай Стэндинг – не только ученый-экономист, но и ярко выраженный левак по своим политическим воззрениями. Это наложило определенный отпечаток на его исследования и выразилось в нашумевшей на Западе книге «Прекариат – новый опасный класс», которую мы, по сути, и обсуждаем. Второе, в общем, вытекающее из первого. Как мне представляется, для Стэндинга важнее было не само доказательство существования прекариата как класса, а формирование в научном сообществе, и в политизированной части общества (глобального) привлекательной концепции прекариата. Ведь прекаризация, то есть дерегуляция трудовых отношений, делающая их нестабильными, известна давно – это закономерный итог развертывания капиталистических принципов в пространстве реальных социальных, политических и экономических отношений. «Государство всеобщего благосостояния» утвердило в своих гражданах ожидания, но какое-то время удовлетворяло их, а теперь уже не может. И это касается и США, и Западной Европы.

М.: А России?

М.Е., Л.Ф., А.К. (хором): Ну нет!

С.Е.: По-моему, мы еще в стадии роста ожиданий…

Л.Ф.: Хотя надо понимать, что мы тоже вовлечены в процесс глобализации, а прекариат, назовем это набором определенных социальных групп, есть, в потенции, протестная сила.

М.Е.: Если вдруг каким-то чудом все эти люди осознают себя как класс.

Прекариат – эта не та категория, которая есть,

а та категория, которая находится в процессе становления.

Л.Ф.: Концепция прекариата представляет собой попытку осмысления последствий глобализации, установления международного разделения труда, мирового финансового кризиса и новой волны общественной активности. Это хорошая критическая конструкция для объяснения противоречий процесса последовательного развития и долговременного существования среднего класса, исключенного из реального сектора экономики. Эта концепция может быть отнесена не к настоящему, а к перспективам развития общества. Есть поле для осознания.

Но я согласна, что для превращения людей, которых Стэндинг относит к прекариату, в класс не достает одного очень важного критерия дифференциации классов – социальных претензий образа жизни. Как нелегальные мигранты, жители третьих стран, которые, по Стэндингу, включены в прекариат, могут идентифицировать себя с выпускниками вузов?

М.: Извините, но журналистское нутро даёт себя знать. Вот те люди, которые выходили в Москве на Болотную площадь, и те люди, которые довели дело до ручки в Киеве, – это, частью своей, прекариат? Он сыграл там какую-то роль?

А.К.: Никакой.

М.Е.: На Болотную, как, позже, и на майдан, вышли люди из абсолютно разных слоев общества. Что там делали фрилансеры, условно говоря, – это один вопрос. Что там делал старый пролетариат – второй вопрос. Что там делали власть имущие и (или) власти жаждущие – третий вопрос. Там у каждого свои интересы.

А.К.: Для того чтобы говорить о том, что двигателем майдана стал прекариат, нам не хватает стихийности происходящих событий. Чем характеризовались первые стачки в России в начале 20 века? Стихийностью. А на майдане мы наблюдаем четко слаженную операцию, проведенную буквально по часам.

М.: Я ведь не говорю, что прекариат был движущей силой или мозгом операции на майдане. Для того чтобы задуматься, достаточно, если обнаружится, что он был движителем, или, если хотите, пушечным мясом…

Помочь им осознать себя вначале как класс, потом как силу.

А потом эту силу можно для чего-то задействовать.

Л.Ф.: Мы немножко отошли от научного русла обсуждения, и я тогда приведу вот буквально сегодняшний пример. Я, опаздывая на круглый стол, вызвала такси. И по дороге поговорила с таксистом о прекариате. Он не знал, что это такое. Но когда я ему сказала, что это, он легко ассоциировал себя с прекариатом, заявил, что он «член прекариата» (!), и начал говорить мне о тех проблемах, с которыми он сталкивается. Я хочу сказать, что этот термин являет собой объяснительную модель, которая может быть идеологизирована. Теория Стэндинга может быть популярна, она вполне применима для того, чтобы манипулировать определенными социальными силами.

Надо еще сказать, что, как и многие «новые левые», Стэндинг не ограничивается теорией, но также занимается общественно-политической деятельностью, являясь одним из членов Всемирной сети базового дохода (BIEN)*. Стэндинг и его коллеги выдвигают радикальные идеи по преобразованию системы государственной поддержки населения.

Участники круглого стола сошлись во мнении, что теория прекариата неоднозначна и неоднородна, так как включает в себя идеи левые, феминистские, экологические и общегуманистические, но в то же время обладает некоторыми привлекательными свойствами, базируясь на отрицании дискриминации, националистических идеологий и сценарии сплочения. Во всяком случае, констатировали участники дискуссии, проблема прекариата заслуживает дальнейшего научного осмысления.

Если у тех, кто прочитал эту публикацию, есть что сказать по существу дела – милости просим, опция комментариев открыта, как открыт для ваших материалов пресс-центр КФУ. Пишите.

*BIEN, Basic Income Earth Network (Всемирная сеть базового дохода) — организация сторонников экономической модели «Безусловного базового дохода», защитников права человека на питание в условиях господства денежных отношений. BIEN была основана в 1986 году под названием «Basic Income European Network» (Европейская сеть базового дохода). Затем в 2004 году, в связи с расширением организации, в ходе 10-го международного конгресса, проходившего в Барселоне, она была единогласно преобразована в Basic Income Earth Network (Всемирная сеть базового дохода).

Читайте также: