В чем состоит призвание к науке как профессии

Опубликовано: 02.10.2024

Зимой 1918 г. в Мюнхенском университете Германии состоялся доклад Макса Вебера на тему "Наука как призвание и профессия". Он выступал перед студенческим сообществом как будущими учеными и преподавателями с целью раскрыть им суть их будущего призвания. Очень многие ученые того времени представляли результаты своих многолетних трудов именно в таком виде – устном выступлении перед широкой научной аудиторией. Во многом это было связано с тем, что "живое" выступление гарантировало быстрое донесение своих идей и отклик на них, а публикация докладов в научных журналах или в качестве монографий значительно сужала доступ к ним.

Речь М. Вебера о призвании ученого и о социальной роли науки представляла собой итог его более чем тридцатилетней деятельности в области политической экономии, социологии, философии и истории. В центре доклада оказались проблема превращения духовной жизни в духовное производство и связанные с ней вопросы разделения труда в сфере духовной деятельности, изменения роли интеллигенции в обществе, наконец, судьбы европейского общества и европейской цивилизации вообще [1] .

Одной из причин выступления М. Вебера с этой темой явилось изменение роли науки и связанное с ним изменение общественного статуса ученого. Как писал известный историк науки Дж. Бернал, понятие "ученый" появляется в лексиконе только в 1840 г., что свидетельствует как об институциализации науки в качестве социального института, так и о начале процессов специализации в ней под влиянием разделения труда. Таким образом, Вебер затронул актуальную тему XX в. – изменение роли науки и связанное с ним изменение общественного статуса ученого.

Увлечение наукой возможно только в рамках отдельной научной специализации, но без него невозможно говорить о призвании к науке. Невозможно, по мнению М. Вебера, создать что-то новое в смежной области знания, разве что предложить полезные (для развития науки) постановки вопросов. Увлечение, вдохновение в научной деятельности приходят лишь тогда, когда есть идея или догадка. Детерминация появления идеи или озарения не связана с трудом: он не может заменить или вызвать к жизни ценную идею, однако вдохновенное стремление к ней вкупе с упорной, кропотливой, повседневной деятельностью способны в этом смысле творить чудеса.

Никто не гарантирован от неудач как в жизни, так и в научной профессиональной деятельности – всегда велик риск, что вдохновение нс придет ни в ближайшее время, ни вообще когда-либо. Любой, вставший на этот путь, вольно или невольно задается вопросом: "А есть ли у меня этот Дар – ощутить вдохновение и увлечение? Может быть, это не моя судьба?" Поиск критериев одаренной личности приводит молодое поколение в науке, по мнению Вебера, к созданию ложного представления о важности переживания или чувства как такого критерия личности. В чем же, по мнению ученого, заключается истина? Личностью в науке можно стать только через преданное служение своему делу, своей профессии. Ей (личности) чужды мелкособственнические корыстные интересы, направленные на удовлетворение своего честолюбия. Таким специалистам было бы сложно работать в науке, поскольку приходилось бы постоянно гнаться за ускользающим миражом: кажется, вот-вот сейчас я открою что-то новое, и это навсегда, и все будут знать меня. Но это невозможно: "Каждый из нас знает, что сделанное им в области науки устареет через 10, 20, 40 лет. Такова судьба, более того, таков смысл научной работы, которому она подчинена и которому служит. всякое совершенное исполнение замысла в науке означает новые “вопросы", оно по своему существу желает быть превзойденным. С этим должен смириться каждый, кто хочет служить науке" [2] .

Научный прогресс, по Веберу, – это важнейшая часть процесса интеллектуализации, который происходит на протяжении тысячелетий. Но что же означает эта интеллектуальная рационализация, осуществляемая при помощи науки и научной техники? Означает ли она, что сегодня каждый ученый лучше знает жизненные условия своего существования, чем представители других профессий в более ранние времена?

По мысли Вебера, возрастающие интеллектуализация и рационализация означают тот факт, что люди уверены в возможности в любое время все это узнать; всему таинственному и не поддающемся учету можно найти рациональное объяснение и овладеть путем технических средств и расчета. Для Вебера это свидетельствует о том, что мир "расколдован", и человеку больше не нужно прибегать к магическим средствам, чтобы склонить на свою сторону или подчинить себе духов, как это делал дикарь, для которого подобные таинственные силы существовали. Но имеют ли смысл процесс расколдовывания и прогресс, в котором принимает участие и наука? Отвечая на этот вопрос, Вебер противопоставляет прежнее и современное понимание науки.

Он вспоминает известный миф о пещере, рассказанный Платоном в "Государстве". Один из узников, заключенных в темной пещере, оказывается на свободе и видит солнце. Ослепленный, он ощупью находит себе путь назад и рассказывает о том, что видел на воле. Его объявляют безумцем. Но постепенно он привыкает к свету и стремится передать увиденное другим узникам, освободить их и открыть путь к истинному бытию. Вебер называет этого человека философом, сравнивая солнце с истиной науки, "которая одна не гоняется за призраками и тенями, а стремится к истинному бытию".

Столетия, прошедшие с античных времен, существенно изменили деятельность ученого, способы научного познания. Что же собственно позитивного дает наука для практической и личной жизни? Тем самым снова ставится вопрос призвания в науке. Вебер выводит три причины:

1) наука разрабатывает технику овладения жизнью, т.е. внешними вещами и поступками людей путем расчета;
2) наука разрабатывает методы мышления, рабочие инструменты и вырабатывает навыки обращения с ними;
3) но словам Вебера, ученые также в состоянии содействовать и в обретении ясности, при условии, что она есть у них самих.

Что же означала наука для людей XX в.? Современная наука, полагает Вебер, – это профессия, осуществляемая как специальная дисциплина и служащая делу самосознания и познания фактических связей.

Обязанность академического преподавателя – исключить свои субъективные пристрастия и быть интеллектуально честным. Подлинный наставник будет остерегаться навязывать с кафедры ту или иную позицию слушателю, потому что, конечно, самый нечестный способ – когда "заставляют говорить факты". Пророку или демагогу, в отличие от ученого-исследователя, не место на кафедре в учебной аудитории; "Пророку и демагогу сказано: “Иди на улицу в говори открыто”. Это значит: иди туда, где возможна критика. В аудитории преподаватель сидит напротив своих слушателей: они должны молчать, а он – говорить. И я считаю безответственным пользоваться тем, что студенты ради своего будущего должны посещать лекции преподавателя и что там нет никого, кто мог бы выступить против него с критикой; пользоваться своими знаниями и научным опытом не для того, чтобы принести пользу слушателям – в чем состоит задача преподавателя, – а для того, чтобы привить им свои личные политические взгляды" [3] .

Таким образом, анализ научной деятельности как профессии ведется М. Вебером в его теории социального действия через соотнесение личного, внутреннего образа ученого (смысл, который он вкладывает в свой труд) и образа ученого в глазах общества (реакция общества на его труд), главного и приписываемого статуса научного работника.

Так называлась последняя знаковая работа Вебера, ставшая для него чем-то вроде «лебединой песни». В ней он много размышлял все о том же «профессиональном призвании», о необходимости каждого человека посвятить себя делу, но главной для него становится именно проблема ответственности.

Миссия ученого (и в первую очередь ученого-социолога), по мнению Вебера, заключается в том, чтобы поставить человека перед выбором, объяснив ему закономерности того или иного социального процесса и возможные последствия, которые, в свою очередь, зависят как от намерений участников, так и от избранных средств. «Мы можем, если понимаем свое дело (что здесь должно предполагаться), заставить индивида дать себе отчет в конечном смысле собственной деятельности. Такая задача мне представляется отнюдь не маловажной, даже для чисто личной жизни» («Наука как призвание и профессия», 1920).

Для этого ученый должен иметь ясное мышление, четко осознавать всю меру своей ответственности и, главное, быть «интеллектуально честным». При этом интеллектуальная честность, по мнению Вебера, не исчерпывается обычной объективностью, хотя и предполагает ее. Объективность — не более чем средство достижения искомого, в то время как быть интеллектуально честным означает, прежде всего, мужество оставаться честным перед самим собой.

Именно поэтому, вновь обращаясь к созданной им концепции свободы от оценочных суждений, Вебер настаивал: совершенно недопустимо внушать студенту свое мировоззрение независимо от того, достаточно ли оно интересно или компромиссно. «Пророку и демагогу не место на кафедре в учебной аудитории ‹…› И я считаю безответственным пользоваться тем, что студенты ради своего будущего должны посещать лекции преподавателей и что там нет никого, кто бы мог выступить против него с критикой; пользоваться своими знаниями и научным опытом не для того, чтобы принести пользу слушателям — в чем состоит задача преподавателя, — а для того, чтобы привить им свои личные политические взгляды».

В идеале, студента, согласно Веберу, следует обучить способности находить удовлетворение в решении поставленной перед ним задачи, умению исходить из фактов, в том числе ему неприятных, и подавлять при изучении научной проблемы личные интересы и пристрастия.

«Личностью можно стать, — пишет Вебер, — лишь полностью отдаваясь своему делу. Вносить же в объективное исследование личные мотивы противоречит сущности научного мышления».

И, в заключение, приведем еще одно высказывание из работы «Наука как призвание и профессия», которое позволяет лучше понять то, каких ценностей придерживался сам Макс Вебер: «Без странного упоения, вызывающего улыбку у всякого постороннего человека, без страсти и убежденности в том, что „должны были пройти тысячелетия, прежде чем появился ты, и другие тысячелетия молчаливо ждут”, удастся ли тебе твоя догадка, — без этого человек не имеет призвания к науке, и пусть он занимается чем-то другим. Ибо для человека не имеет никакой цены то, что он не может делать со страстью».

2. ЭКЗИСТЕНЦИЯ КАК ПРИЗВАНИЕ

2. ЭКЗИСТЕНЦИЯ КАК ПРИЗВАНИЕ Трудно найти лучший образ для определения характера земной экзистенции, чем тот, который нашел Иов, сравнив жизнь человека с жизнью наемника. «Не определено ли человеку время на земле, и дни его не то же ли, что дни наемника?» (7, 1) — спрашивает

Политика как призвание и профессия

Политика как призвание и профессия В соответствии с вашим пожеланием я должен сделать доклад, который, однако, непременно разочарует вас в нескольких отношениях. От разговора о политике как призвании и профессии вы непроизвольно будете ожидать высказываний и оценок по

Наука как призвание и профессия[189]

Наука как призвание и профессия[189] В настоящее время отношение к научному производству как профессии обусловлено прежде всего тем, что наука вступила в такую стадию специализации, какой не знали прежде, и что это положение сохранится и впредь. Не только внешне, но и

ПРИЗВАНИЕ ФИЛОСОФА (вместо предисловия)

ПРИЗВАНИЕ ФИЛОСОФА (вместо предисловия) Насколько я понимаю этого уникального философа, его всегда волновал (в качестве именно философа) единственный вопрос: как можно помыслить то, чем мыслишь? Или подумать то, чем думаешь. Разумеется, это невозможно, хотя из этой

ПРОБЛЕМА СОЗНАНИЯ И ФИЛОСОФСКОЕ ПРИЗВАНИЕ

ПРОБЛЕМА СОЗНАНИЯ И ФИЛОСОФСКОЕ ПРИЗВАНИЕ <4>Свое рассуждение, связанное с весьма сложной задачей — попыткой соединить теорию сознания (для чего потребуется, естественно, введение определенных постулатов) с моим отношением к философии, то есть с тем, что я о ней думаю и

«Наука как призвание и профессия»

«Наука как призвание и профессия» Так называлась последняя знаковая работа Вебера, ставшая для него чем-то вроде «лебединой песни». В ней он много размышлял все о том же «профессиональном призвании», о необходимости каждого человека посвятить себя делу, но главной для

Профессия – строитель

Профессия – строитель Присутствие в крови и пище необходимых для починки зуба веществ, налаженная система их доставки к месту ремонтных работ и уборки мусора – условия значимые, но недостаточные. Должны быть еще и «крупные специалисты», знающие, как произвести

Профессия и характер

Профессия и характер 1. Что такое профессиональное образование? Слово «профессиональное образование» означает для большинства людей только техническое и научное обучение, подготовку к будущей профессиональной жизни. К сожалению, мало кто думает о том, что для

13. Профессия политика

13. Профессия политика «…Нет никого, кто бы на службе этой живой и чистой душу сохранил». Эти слова Валленштейна (из одноименной драмы Шиллера) олицетворяют собой общее осознание чрезвычайных искушений политической карьеры. Столь же общим является утверждение, что в

14. Профессия воспитателя

14. Профессия воспитателя Рассмотрев абсолютное большинство современных профессий, мы поймем, особенно если принять во внимание непрерывную борьбу за существование, как много в них больших и малых соблазнов, как бессердечно они принуждают человека к тому, чтобы

15. Уход за больными как профессия

15. Уход за больными как профессия а) Духовные задачи ухода за больнымиОдухотворенный, идущий из глубины души уход за больными, без сомнения, относится к благороднейшим человеческим профессиям. Больницы – это высшие школы утешения и самоотверженности. И то

16. Профессия врача

16. Профессия врача а) Духовные основы искусства врачеванияВсе наши рассуждения о профессиях не имеют ничего общего с технической стороной дела, а касаются исключительно духовных позиций и установок человека, посвятившего себя этой работе. Что касается профессии врача,

ЛИЧНОСТЬ, ПРИЗВАНИЕ, БОГАТСТВО И СПАСЕНИЕ В ПРОПОВЕДИ БЕРТОЛЬДА РЕГЕНСБУРГСКОГО

ЛИЧНОСТЬ, ПРИЗВАНИЕ, БОГАТСТВО И СПАСЕНИЕ В ПРОПОВЕДИ БЕРТОЛЬДА РЕГЕНСБУРГСКОГО Каждая эпоха задает прошлому свои вопросы, которые волнуют ее, и поэтому историческая наука, представляющая собой одну из форм общественной саморефлексии, постоянно обращается к старым

Прерванное призвание

Прерванное призвание Названный так небольшой роман Клоссовского, опубликованный в 1950 году, безусловно автобиографический, рассказывающий о годах его религиозных метаний и выводящий под маской целый ряд весьма известных религиозных деятелей (и тем самым, естественно,

Известный немецкий философ, социолог и политический экономист Макс Вебер оказал значительное влияние на развитие общественных наук. Он принадлежит к числу ученых, которые хорошо ориентировались в области политэкономии, права, социологии и философии, выступал как историк хозяйства, политических институтов и политических теорий, религии и науки, а кроме того, как логик и методолог, разработавший принципы познания социальных наук.

Среди основных работ Вебера отмечают: "Протестантская этика и дух капитализма", "О некоторых категориях понимающей социологии", "Политика как призвание и профессия", "Наука как призвание и профессия", "Хозяйственная этика мировых религий", "Аграрная история древнего мира", "Хозяйство и общество", "О буржуазной демократии в России", "К истории торговых обществ в средние века".

философ вебер профессия духовный

Научная тематика и точки зрения рассмотрения науки как призвания и профессии были актуальны не только во времена Вебера, и не только в Германии, они обсуждаются и сейчас. Данная работа, “Наука как призвание и профессия”, представляет собой доклад, прочитанный Вебером зимой 1918 г. в Мюнхенском университете с непосредственной целью - показать студентам, в чем состоит их призвание как будущих ученых и преподавателей.

Но выступление Вебера вышло далеко за пределы намеченной задачи и преобразовалось в программную речь, подводящую итог его более чем тридцатилетней деятельности в области политической экономии, социологии, философии истории. Мы можем отметить, что в центре доклада оказались проблема превращения духовной жизни в духовное производство и связанные с этим вопросы разделения труда в сфере духовной деятельности, изменения роли интеллигенции в обществе, наконец, судьбы европейского общества и европейской цивилизации вообще.

В сочинении "Наука как призвание и профессия" Макс Вебер поднимает проблему смысла науки. "Зачем наука занимается тем, что в действительности никогда не кончается и не может закончиться? Прежде всего возникает ответ: ради чисто практических, в более широком смысле слова - технических целей, чтобы ориентировать наше практическое действие в соответствии с теми ожиданиями, которые подсказывает нам научный опыт. Но какова же внутренняя позиция самого человека науки по отношению к своей профессии, если он вообще стремится стать ученым. что же осмысленное надеется осуществить ученый своими творениями, которым заранее предопределено устареть, какой смысл усматривает он в том, чтобы включиться в это специализированное и уходящее в бесконечность производство?" [1]

С точки зрения М. Вебера, «сегодня наука есть профессия, осуществляемая как специальная дисциплина и служащая делу самосознания и познания фактических связей, а вовсе не милостивый дар провидцев и пророков, приносящий спасение и откровение, и не составная часть размышления мудрецов и философов о смысле мира» [2, с. 731].

Наука имеет как практическое, так и чисто интеллектуальное значение. Во-первых, наука, прежде всего, разрабатывает, конечно, технику овладения жизнью - как внешними вещами, так и поступками людей - путём расчёта. Во-вторых, наука разрабатывает методы мышления, рабочие инструменты и вырабатывает навыки обращения с ними. В-третьих, она содействует обретению ясности. Разумеется, при условии, что она есть у самих учёных. Наука занимается поиском ради чисто практических, в более широком смысле - технических, целей, чтобы ориентировать наши практические действия в соответствии с теми ожиданиями, которые подсказывает нам научный опыт. Но не только ради практических целей люди занимаются наукой. Ею занимаются также «ради неё самой», поскольку без науки нет умственного прогресса. Научный прогресс - это неотъемлемая часть, причём важнейшая, процесса интеллектуализации общества. Правда, возрастающая интеллектуализация и рационализация не означает роста знаний о жизненных условиях, в каких приходится существовать человеку. «Она означает нечто иное: люди знают или верят в то, что стоит только захотеть, и в любое время всё это можно узнать; что, следовательно, принципиально нет никаких таинственных, не поддающихся учёту сил, которые здесь действуют, что, напротив, всеми вещами в принципе можно овладеть путём расчёта. Последнее, в свою очередь, означает, что мир расколдован» [2, с. 713-714].

Мы можем отметить, что М. Вебер критиковал техническое мировоззрение, так как принцип научной рационализации, приводит современный мир к утере духовности, революционизировал современное мышление, а так же дал толчок целому ряду новых постановок вопроса относительно перспектив европейской цивилизации.

Такое “разрастание” темы доклада не случайно. Она в известном смысле традиционна для Германии: проблема университета всегда выступала здесь как проблема воспитания в широком смысле слова и тесно взаимосвязывалась не только с судьбой немецкой нации, но и с судьбами человеческой культуры вообще [3]. Вебер развивает мысль о великой воспитательной роли университета, который должен служить противовесом ограниченно-профессионального понимания образования, характерного для современности. Речь о призвании ученого и о социальной роли науки, отождествлявшейся обычно с философией, звучит не только как теоретика, но главным образом как мировоззренческое кредо.

Макс Вебер писал, что "для человека не имеет никакой цены то, что он не может делать со страстью" [2]. В науке, как в бизнесе и искусстве важны призвание, вдохновение, преданность делу. Однако, что является источником, питающим научное вдохновение, и не иссякает ли в современной науке то, что может сделать профессию ученого привлекательной для молодого поколения, что составляет суть призвания в науке. Макс Вебер считал, что ответы на эти вопросы можно найти, обратившись к особенностям научной культуры, к проблеме смысла науки.

Согласно тезисов Вебера, научный прогресс связан с дроблением знания, процесс интеллектуализации веками набирал обороты. И дикарь знал, как он обеспечивает себе ежедневное пропитание. "Следовательно, возрастающая интеллектуализация и рационализация не означают роста знаний о жизненных условиях, в которых приходится существовать. Она означает нечто иное: люди знают и верят в то, что стоит, только захотеть, и в любое время все это можно узнать. нет никаких таинственных, не поддающихся учету сил, которые здесь действуют, что, напротив, всеми вещами в принципе можно овладеть путем расчета. Последнее в свою очередь означает, что мир расколдован. Больше не нужно прибегать к магическим средствам, чтобы склонить на свою сторону или подчинить себе духов, как это делал дикарь, для которого существовали подобные таинственные силы. Теперь все делается с помощью технических средств и расчета. Вот это и есть интеллектуализация". В прежние эпохи крестьянин умирал, пресытившись жизнью: "Для него не оставалось загадок, которые ему хотелось бы разрешить, ему было довольно того, что он достиг. Напротив, человек культуры, включенный в цивилизацию, постоянно обогащающуюся идеями, знанием, проблемами, может "устать от жизни", но не может пресытиться ею. Он улавливает лишь ничтожную часть того, что вновь и вновь рождает духовная жизнь, притом всегда что-то предварительное, неокончательное, и поэтому для него смерть - событие, лишенное смысла" [2, c.722].

Автор неоднократно задается вопросом в статье, что же значит выражение "наука как призвание"? Самый простой ответ, полагает Вебер, дан Львом Толстым: наука абсурдна, ибо не дает ответа на единственно важные вопросы: "Что нам делать?" и "Как нам жить?" Предполагая значимыми логические правила метода, наука по необходимости предполагает важным и результат научного поиска, считая все это достойным внимания. Но очевидно, что сама эта предпосылка (т. е. что все это стоит знать) не может быть научно доказана Предпосылка о важности результатов научной работы и их научной ценности, пишет Вебер, недоказуема средствами науки. "Можно только указать на ее конечный смысл, который затем или отклоняют, или принимают в зависимости от собственной конечной жизненной установки" [2, c.723].

"Всеобщая "предпосылка" медицинской деятельности, если ее выразить тривиально, состоит в утверждении, что необходимо сохранять жизнь просто как таковую и по возможности уменьшать страдания просто как таковые. А сама эта задача проблематична" [2, c.725]. К примеру, поддерживая смертельно больного, лечащий врач не станет дискутировать с больным, стоит ли тому лечиться, чтобы вообще жить. Науки дружно отвечают на вопрос Толстого так: если мы хотим технически господствовать над миром, следует делать то-то и то-то. Но вопрос, осмысленно ли наше желание господствовать и повелевать (миром, природой, техникой, ближними или дальними), остается за скобками как уже решенный или самоочевидный.

В своей работе Вебер утверждал, что научный прогресс является частью, и притом важнейшей частью, процесса интеллектуализации. Его интересовало множество вопросов. Есть ли у “прогресса” как такового постижимый смысл, выходящий запределы технической сферы, так чтобы служение прогрессу могло стать призванием, действительно имеющим некоторый смысл? Такой вопрос следует поставить. Это и другой вопрос: каково призвание науки в жизни всего человечества? Какова ее ценность? [2, c.730]

Необходимо уделить внимание тому, что Вебер полемизирует с представителями метафизического направления, он не согласен с противопоставлением наук о природе наукам о духе. Вебер полагает, что если гуманитарная наука претендует на звание науки, то она должна удовлетворять требованию общезначимости, которое всегда выполняется естественными науками, и выполняется именно потому, что в них познающий субъект находится всегда на дистанции по отношению к познаваемому предмету. Вебер рассматривает социологию как позитивную науку, пользующуюся теми же методами мышления, что и естествознание.

Тем самым он категорически протестует против понимания личности как некоего “иррационального” существа, в основе которого лежит “переживание”, и противопоставляет этому свою теорию “человеческого действия”.

Мы можем сделать выводы, что на основании анализа протестантизма Вебер пришел к выводу, что профессия и призвание в одном термине не случайно: он вырастает из понимания профессиональной деятельности как божественного призвания и приводит к весьма существенным для европейского общества и европейской культуры последствиям.

Другое обстоятельство, обусловившее программный характер выступления Вебера, связано с тем, что он затронул здесь актуальную тему XX в. - об изменении роли науки и связанном с ним изменении общественного статуса ученого. Логика самого вопроса привела Вебера к необходимости показать перемены в европейской духовной культуре вообще, которые наметились уже давно, но только в XX в. стали очевидными для всех тех, кто вышел за рамки установившихся традиционных представлений.

В настоящее время отношение к научному производству как профессии обусловлено, прежде всего, тем, что наука вступила в такую стадию специализации, какой не знали прежде, и что это положение сохранится и впредь. Не только внешне, но и внутренне дело обстоит таким образом, что отдельный индивид может создать в области науки что-либо завершенное только при условии строжайшей специализации. Только благодаря строгой специализации человеку, работающему в науке, может быть, один-единственный раз в жизни дано ощутить во всей полноте, что вот ему удалось нечто такое, что останется надолго. Действительно, завершенная и дельная работа - в наши дни всегда специальная работа.

Файлы: 1 файл

Наука как призвание.doc

МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РФ

Федеральное государственное автономное образовательное учреждение высшего профессионального образования
«Уральский федеральный университет имени первого Президента России Б.Н.Ельцина»

По дисциплине «История науки и техники»

На тему «Наука как профессия»

Наука как профессия

Однако даже при наличии страсти, какой бы глубокой и подлинной она ни была, еще долго можно не получать результатов. Правда, страсть является предварительным условием самого главного - "вдохновения". Сегодня среди молодежи очень распространено представление, что наука стала чем-то вроде арифметической задачи, что она создается в лабораториях или с помощью статистических картотек одним только холодным рассудком, а не всей "душой", так же как "на фабрике". И там и здесь человеку нужна идея, и притом идея верная, и только благодаря этому условию он сможет сделать нечто полноценное. Но ведь ничего не приходит в голову по желанию. Одним холодным расчетом ничего не достигнешь. Конечно, расчет тоже составляет необходимое предварительное условие.

Идея подготавливается только на основе упорного труда. Она приходит в голову, когда её не ждешь.

Наука как профессия

Научный работник должен примириться также с тем риском, которым сопровождается всякая научная работа: придет "вдохновение" или не придет? Можно быть превосходным работником и ни разу не сделать собственного важного открытия. Есть ли у кого-то научное вдохновение, - зависит от скрытых от нас судеб, а кроме того, от "дара". Эта несомненная истина сыграла не последнюю роль в возникновении именно у молодежи очень популярной установки служить некоторым идолам; их культ, как мы видим, широко практикуется сегодня на всех перекрестках и во всех журналах. Эти идолы - "личность" и "переживание". Они тесно связаны: господствует представление, что последнее создает первую и составляет ее принадлежность. Люди мучительно заставляют себя "переживать", ибо " переживание" неотъемлемо от образа жизни, подобающего личности, а в случае неудачи нужно по крайней мере делать вид, что у тебя есть этот небесный дар.

"Личностью" в научной сфере является только тот, кто служит лишь одному делу.

Научная работа вплетена в движение прогресса. Напротив, в области искусства в этом смысле не существует никакого прогресса. Совершенное произведение искусства никогда не будет превзойдено и никогда не устареет; отдельный индивид лично для себя может по-разному оценивать его значение, но никто никогда не сможет сказать о художественно совершенном произведении, что его "превзошло" другое произведение, в равной степени совершенное.

Напротив, каждый из нас знает, что сделанное им в области науки устареет через 10, 20. 40 лет. Такова судьба, более того, таков смысл научной работы, которому она подчинена и которому служит, и это как раз составляет ее специфическое отличие от всех остальных элементов культуры; всякое совершенное исполнение замысла в науке означает новые "вопросы", оно по своему существу желает быть превзойденным. С этим должен смириться каждый, кто хочет служить науке. Научные работы могут, конечно, долго сохранять свое значение, доставляя "наслаждение" своими художественными качествами или оставаясь средством обучения научной работе. Но быть превзойденными в научном отношении - не только наша общая судьба, но и наша общая цель. Мы не можем работать, не питая надежды на то, что другие пойдут дальше нас. В принципе этот прогресс уходит в бесконечность.

И тем самым мы приходим к проблеме смысла науки. Зачем наука занимается тем, что в действительности никогда не кончается и не может закончиться? Ответ: ради чисто практических, технических целей.

Научный прогресс является частью, и притом важнейшей частью, того процесса интеллектуализации, который происходит с нами на протяжении тысячелетий и по отношению к которому в настоящее время обычно занимают крайне негативную позицию.

Тот, кто включен в движение прогресса, всегда оказывается перед лицом дальнейшего прогресса. Умирающий человек не достигнет вершины - эта вершина уходит в бесконечность.

Что означает наука как профессия и призвание для человека, посвятившего ей себя? Каково призвание науки в жизни всего человечества? Какова ее ценность? Здесь противоположность между прежним и современным пониманием науки разительная. Вспомните удивительный образ, приведенный Платоном в начале седьмой книги "Государства", - образ людей, прикованных к пещере, чьи лица обращены к ее стене, а источник света находится позади них, так что они не могут его видеть; поэтому они заняты только тенями, отбрасываемыми на стену, и пытаются объяснить их смысл. Но вот одному из них удается освободиться от цепей, он оборачивается и видит солнце. Ослепленный, этот человек ощупью находит себе путь и, заикаясь, рассказывает о том, что видел. Но другие считают его безумным. Однако постепенно он учится созерцать свет, и теперь его задача состоит в том, чтобы спуститься к людям в пещеру и вывести их к свету. Этот человек - философ, а солнце - истина науки, которая одна не гоняется за призраками и тенями, а стремится к истинному бытию.

Инструменты научной работы: - понятия, - рациональный эксперимент.

Если наука что и может сделать, так это скорее убить веру в то, будто вообще существует нечто такое, как "смысл" мира! Избавление от рационализма и интеллектуализма науки есть основная предпосылка жизни в единстве с божественным - такой или тождественный ему по смыслу тезис стал основным лозунгом нашей религиозно настроенной или стремящейся обрести религиозное переживание молодежи.

В чем же состоит смысл науки как профессии теперь, когда рассеялись все прежние иллюзии, благодаря которым наука выступала как "путь к истинному бытию", "путь к истинному искусству", "путь к истинной природе", "путь к истинному Богу", "путь к истинному счастью"? Самый простой ответ на этот вопрос дал Толстой: она лишена смысла, потому что не дает никакого ответа на единственно важные для нас вопросы: "Что нам делать?", "Как нам жить?".

Если он [преподаватель] спросит, почему он не должен обсуждать проблемы в аудитории, то ему следует ответить: пророку и демагогу не место на кафедре в учебной аудитории. Пророку и демагогу сказано: "Иди на улицу в говори открыто". Это значит: иди туда, где возможна критика. В аудитории преподаватель сидит напротив своих слушателей: они должны молчать, а он - говорить. И я считаю безответственным пользоваться тем, что студенты ради своего будущего должны посещать лекции преподавателей и что там нет никого, кто мог бы выступить против него с критикой; пользоваться своими знаниями и научным опытом не для того, чтобы принести пользу слушателям - в чем состоит задача преподавателя, - а для того, чтобы привить им свои личные политические взгляды. У академического преподавателя должно быть желание принести пользу своими знаниями и своим методом.

Если преподаватель способный, то его первая задача состоит в том, чтобы научить своих учеников признавать неудобные факты.

. Проблемой "призвания" в науке. Во-первых, наука прежде всего разрабатывает технику овладения жизнью - как внешними вещами, так и поступками людей - путем расчета. Во-вторых, наука разрабатывает методы мышления, рабочие инструменты и вырабатывает навыки обращения с ними.
Третье - обретении ясности. Разумеется, при условии, что она есть у нас самих.

«В настоящее время отношение к научному производству как профессии обусловлено прежде всего тем, что наука вступила в такую стадию специализации, какой не знали прежде, и что это положение сохранится и впредь. Не только внешне, но и внутренне дело обстоит таким образом, что отдельный индивид может создать в области науки что-либо завершённое только при условии строжайшей специализации . Всякий раз, когда исследование вторгается в соседнюю область, как это порой у нас бывает - у социологов такое вторжение происходит постоянно, притом по необходимости, - у исследователя возникает смиренное сознание, что его работа может разве что предложить специалисту полезные постановки вопроса, которые тому при его специальной точке зрения не так легко придут на ум, но что его собственное исследование неизбежно должно оставаться в высшей степени несовершенным.

Только благодаря строгой специализации человеку, работающему в науке, может быть, один-единственный раз в жизни дано ощутить во всей полноте, что вот ему удалось нечто такое, что останется надолго. Действительно, завершённая и дельная работа - в наши дни всегда специальная работа (автор несколько раз повторяет, но никак не доказывает этот тезис - Прим. И.Л. Викентьева ). И поэтому кто не способен однажды надеть себе, так сказать, шоры на глаза и проникнуться мыслью, что вся его судьба зависит от того, правильно ли он делает это вот предположение в этом месте рукописи, тот пусть не касается науки. Он никогда не испытает того, что называют увлечением наукой. Без странного упоения, вызывающего улыбку у всякого постороннего человека, без страсти и убежденности в том, что «должны были пройти тысячелетия, прежде чем появился ты, и другие тысячелетия молчаливо ждут», удастся ли тебе твоя догадка, - без этого человек не имеет призвания к науке, и пусть он занимается чем-нибудь другим. Ибо для человека не имеет никакой цены то, что он не может делать со страстью.

Однако даже при наличии страсти, какой бы глубокой и подлинной она ни была, ещё долго можно не получать результатов. Правда, страсть является предварительным условием самого главного - «вдохновения».

Сегодня среди молодёжи очень распространено представление, что наука стала чем-то вроде арифметической задачи, что она создаётся в лабораториях или с помощью статистических картотек одним только холодным рассудком, а не всей «душой», так же как «на фабрике». При этом, прежде всего следует заметить, что рассуждающие подобным образом по большей части не знают ни того, что происходит на фабрике, ни того, что делают в лаборатории. И там и здесь человеку нужна идея, и притом идея верная, и только благодаря этому условию он сможет сделать нечто полноценное. Но ведь ничего не приходит в голову по желанию. Одним холодным расчётом ничего не достигнешь. Конечно, расчёт тоже составляет необходимое предварительное условие. Так, например, каждый социолог должен быть готов к тому, что ему и на старости лет, может быть, придётся месяцами перебирать в голове десятки тысяч совершенно тривиальных арифметических задач. Попытка же полностью переложить решение задачи на механическую подсобную силу не проходит безнаказанно: конечный результат часто оказывается мизерным. Но если у исследователя не возникает вполне определённых идей о направлении его расчётов, а во время расчётов - о значении отдельных результатов, то не получится даже и этого мизерного итога. Идея подготавливается только на основе упорного труда . Разумеется, не всегда. Идея дилетанта с научной точки зрения может иметь точно такое же или даже большее значение, чем открытие специалиста. Как раз дилетантам мы обязаны многими нашими лучшими постановками проблем и многими познаниями.

Дилетант отличается от специалиста, как сказал Гельмгольц о Роберте Майере , только тем, что ему не хватает надёжности рабочего метода, и поэтому он большей частью не в состоянии проверить значение внезапно возникшей догадки, оценить её и провести в жизнь. Внезапная догадка не заменяет труда . И с другой стороны, труд не может заменить или принудительно вызвать к жизни такую догадку, так же как этого не может сделать страсть. Только оба указанных момента - и именно оба вместе - ведут за собой догадку. Но догадка появляется тогда, когда это угодно ей, а не когда это угодно нам. И в самом деле, лучшие идеи, как показывает Иеринг, приходят на ум, когда раскуриваешь сигару на диване, или - как с естественнонаучной точностью рассказывает о себе Гельмгольц - во время прогулки по улице, слегка поднимающейся в гору, или в какой-либо другой подобной ситуации, но, во всяком случае, тогда, когда их не ждёшь, а не во время размышлений и поисков за письменным столом. Но конечно же, догадки не пришли бы в голову, если бы этому не предшествовали именно размышления за письменным столом и страстное вопрошание. [. ]

«Личностью» в научной сфере является только тот, кто служит лишь одному делу. И это касается не только области науки. Мы не знаем ни одного большого художника, который делал бы что-либо другое, кроме как служил делу, и только ему. Ведь даже личности такого ранга, как Гёте , если говорить о его искусстве, нанесло ущерб то обстоятельство, что он посмел превратить в творение искусства свою «жизнь». Пусть даже последнее утверждение покажется сомнительным - во всяком случае, нужно быть Гёте, чтобы позволить себе подобное, и каждый по крайней мере согласится, что даже и такому художнику, как Гёте, рождающемуся раз в тысячелетие, приходилось за это расплачиваться. […]

Теперь всё делается с помощью технических средств и расчета. Вот это и есть интеллектуализация. Но процесс расколдовывания, происходящий в западной культуре в течение тысячелетий, и вообще «прогресс», в котором принимает участие и наука - в качестве звена и движущей силы, - имеют ли они смысл, выходящий за пределы чисто практической и технической сферы? Подобные вопросы самым принципиальным образом поставлены в произведениях Льва Толстого. Он пришёл к ним очень своеобразным путем. Его размышления всё более сосредоточивались вокруг вопроса, имеет ли смерть какой-либо смысл или не имеет. Ответ Льва Толстого таков: для культурного человека - «нет». И именно потому «нет», что жизнь отдельного человека, жизнь цивилизованная, включенная в бесконечный «прогресс», по её собственному внутреннему смыслу не может иметь конца, завершения. Ибо тот, кто включён в движение прогресса, всегда оказывается перед лицом дальнейшего прогресса. Умирающий человек не достигнет вершины - эта вершина уходит в бесконечность. Авраам или какой-нибудь крестьянин в прежние эпохи умирал «стар и пресытившись жизнью», потому что был включён в органический круговорот жизни, потому что его жизнь по самому её смыслу и на закате его дней давала ему то, что могла дать; для него не оставалось загадок, которые ему хотелось бы разрешить, и ему было уже довольно того, чего он достиг.

Напротив, человек культуры, включенный в цивилизацию, постоянно обогащающуюся идеями, знанием, проблемами, может «устать от жизни», но не может пресытиться ею. Ибо он улавливает лишь ничтожную часть того, что вновь и вновь рождает духовная жизнь, притом всегда что-то предварительное, неокончательное, и поэтому для него смерть - событие, лишенное смысла. А так как бессмысленна смерть, то бессмысленна и культурная жизнь как таковая - ведь именно она своим бессмысленным «прогрессом» обрекает на бессмысленность и самое смерть. В поздних романах Толстого эта мысль составляет основное настроение его творчества. […]

Здесь противоположность между прежним и современным пониманием науки разительная. Вспомните удивительный образ, приведенный Платоном в начале седьмой книги «Государства», - образ людей, прикованных к пещере, чьи лица обращены к её стене, а источник света находится позади них, так что они не могут его видеть; поэтому они заняты только тенями, отбрасываемыми на стену, и пытаются объяснить их смысл. Но вот одному из них удается освободиться от цепей, он оборачивается и видит солнце. Ослеплённый, этот человек ощупью находит себе путь и, заикаясь, рассказывает о том, что видел. Но другие считают его безумным. Однако постепенно он учится созерцать свет, и теперь его задача состоит в том, чтобы спуститься к людям в пещеру и вывести их к свету. Этот человек - философ, а солнце - истина науки, которая одна не гоняется за призраками и тенями, а стремится к истинному бытию.

Кто сегодня так относится к науке? Сегодня как раз у молодежи появилось скорее противоположное чувство, а именно что мыслительные построения науки представляют собой лишённое реальности царство надуманных абстракций, пытающихся своими иссохшими пальцами ухватить плоть и кровь действительной жизни, но никогда не достигающих этого. И, напротив, здесь, в жизни, в том, что для Платона было игрой теней на стенах пещеры, бьётся пульс реальной действительности, всё остальное лишь безжизненные, отвлеченные тени, и ничего больше. […]

Судьба нашей эпохи с характерной для неё рационализацией и интеллектуализацией и прежде всего расколдовыванием мира заключается в том, что высшие благороднейшие ценности ушли из общественной сферы или в потустороннее царство мистической жизни, или в братскую близость непосредственных отношений отдельных индивидов друг к другу. Не случайно наше самое высокое искусство интимно, а не монументально; не случайно сегодня только внутри узких общественных кругов, в личном общении, крайне тихо, пианиссимо, пульсирует то, что раньше буйным пожаром, пророческим духом проходило через большие общины и сплачивало их. Если мы попытаемся насильственно привить вкус к монументальному искусству и «изобретём» его, то появится нечто столь же жалкое и безобразное, как то, что мы видели во многих памятниках последнего десятилетия. Если попытаться ввести религиозные новообразования без нового, истинного пророчества, то возникнет нечто по своему внутреннему смыслу подобное - только ещё хуже. И пророчество с кафедры создаст в конце концов только фантастические секты, но никогда не создаст подлинной общности. Кто не может мужественно вынести этой судьбы эпохи, тому надо сказать: пусть лучше он молча, без публичной рекламы, которую обычно создают ренегаты, а тихо и просто вернётся в широко и милостиво открытые объятия древних церквей. Последнее сделать нетрудно. Он должен также так или иначе принести в «жертву» интеллект - это неизбежно.

Мы не будем его порицать, если он действительно в состоянии принести такую жертву. Ибо подобное принесение в жертву интеллекта ради безусловной преданности религии есть всё же нечто иное в нравственном отношении, чем попытка уклониться от обязанности быть интеллектуально добросовестным, что бывает тогда, когда не имеют мужества дать себе ясный отчет относительно конечной позиции, а облегчают себе выполнение этой обязанности с помощью дряблого релятивизма. Та позиция представляется мне более высокой, чем кафедральное пророчество, не дающее себе отчета в том, что в стенах аудитории не имеет значения никакая добродетель, кроме одной: простой интеллектуальной честности. Но такая честность требует от нас констатировать, что сегодня положение тех, кто ждёт новых пророков и спасителей, подобно тому положению, о котором повествуется в одном из пророчеств Исайи ; речь идёт здесь о прекрасной песне эдемского сторожа времен изгнания евреев: «Кричат, мне с Сеира: сторож! сколько ночи? сторож! сколько ночи? Сторож отвечает: приближается утро, но ещё ночь. Если вы настоятельно спрашиваете, то обратитесь, и приходите». Народ, которому это было сказано, спрашивал и ждал в течение двух тысячелетий, и мы знаем его потрясающую судьбу.

Отсюда надо извлечь урок: одной только тоской и ожиданием ничего не сделаешь, и нужно действовать по-иному - нужно обратиться к своей работе и соответствовать «требованию дня» - как человечески, так и профессионально. А данное требование будет простым и ясным, если каждый найдет своего демона и будет послушен этому демону, ткущему нить его жизни».

Макс Вебер, Наука как призвание и профессия / Избранные произведения, М., «Прогресс», 1990 г., с. 707-735.

Если публикация Вас заинтересовала - поставьте лайк или напишите об этом комментарий внизу страницы.

Читайте также: